style="font-size:15px;"> Охота – одна из самых ярких и захватывающих сцен в романе «Война и мир». Передавая азарт гона, Толстой наделяет своих героев – участников охоты – теми чувствами и переживаниями, которые были хорошо известны и понятны ему самому – страстному охотнику. Николай Ростов, засевший в кустах во время облавы на волка, самолюбиво мечтает о доблести и славе. В сильном возбуждении радостно и восторженно визжит Наташа, увидевшая затравленного дядюшкиным Ругаем зайца. Во время охоты смещаются социальные роли, и даже Данило, грозясь, замахивается арапником на старого графа, проворонившего волка.
Однако в реальной жизни помериться силушкой с медведем, подсадив его на рогатину, или же спрыгнуть на полном ходу с лошади на спину бегущему волку и, крепко схватив его за уши, заструнить, взять живым, мог не каждый, это считалось особой доблестью среди русских охотников. Рациональному же европейцу такая смелость была непонятна и воспринималась как безрассудство.
Луи Виардо (приятель Тургенева, муж известной певицы), охотясь в России, был свидетелем рискованных и захватывающих поединков с хищниками. В цикле очерков «Охота в России», публиковавшихся в «Лесном журнале», он не только делится с читателями охотничьими наблюдениями, но и объясняет виды и способы охоты, характерные для разных народов, особенности национальной психологии: «…один мужик, не имевший в себе ничего особенно замечательного, преспокойно взошел на чердак, бросился на волка, схватил его за уши и, таща за собою, всунул ему в зубы веревку, перевернув ее несколько раз в виде намордника, потом взбросил зверя на плечи, как добрый пастырь заблудшую овцу, и вынес его из деревни. Мы все последовали за храбрецом, держа ружья наготове. Но волк, выпущенный на волю, стоял, повеся нос, и не двигался с места (известно, что пойманные волки очень трусливы). Как бы вы думали, что сделал мужик? Он подошел к волку и стал его толкать под бока кулаками и ногами. Зверь, наконец, вышел из терпения и бросился на бедного мужика, который, не видя никакого средства к спасению, кинулся ничком в снег, к счастью, мы были недалеко и убили волка кинжалами…Эта слепая храбрость, – комментирует Луи Виардо, – замечена всеми, кто только имел случай видеть русский народ вблизи, но немногие знают, откуда происходит эта храбрость. Она не есть следствие ни незнания самой опасности <…>, ни презрения к жизни… Но в русском языке есть слово, непереводимое ни на какой другой язык, слово всемогущее, выражающее лучше длинных фраз и объяснений то странное чувство, которое пробуждается в русском человеке при приближении опасности, в исполнении опаснейших предприятий. Это слово – авось, с ним для русского нет ничего невозможного»[9].
Охота (в отличие от промысла – занятия международного и межнационального) воспроизводит веками складывающуюся ритуальность, культовые представления и суеверия народа. И, возможно, страсть русских охотников к единоборству с хищниками связана не только с безрассудной стихийностью русского характера, но и с национальной традицией кулачных боев, бессознательно хранимой исторической памятью народа.
Иностранцу бросилась в глаза
