другое – «жалко». Потому как не жалко.
– Да не расстраивайся ты, – продолжал Влад. – Тогда-то он нас практически кинул!
– Практически? – посмаковал слово Глеб и усмехнулся.
– Ну чо ты к словам цепляешься… Ты, кстати, помнишь, как он от нас тогда ушел?
– Как?
– Да к телке, говорит, пойду. Присунуть…
– Ну? – Глеб уже догадывался, о чем пойдет речь.
– Его потом видели в ихней общаге. Ни к какой телке он тогда не ходил!
– А-а… Я знаю. Ладно, вон автобус идет. Поехали…
Весь день Глеб ходил в непонятном, легком настроении. Не то чтобы он радовался чужой смерти, скорее на саму смерть ему было наплевать. Но он искренне радовался тому, что за распахнутой сквозняком картонной дверью теперь уж точно не окажется неслышного, хитрого кавказца.
Придя в этот вечер домой, он долго мылил пенкой для бритья чеченскую бородку. Потом, глядя в осколок зеркала над раковиной, скреб ее безопасной бритвой. Сбрызнув одеколоном, оглаживал ладонью голый подбородок.
Из осколка зеркала на него глядел молодой человек с брюнетовым ежом волос совсем обычной и ничем не примечательной внешности.
3
В начале ноября выпал первый снег. Пушистый и неожиданно холодный. На юге такой снег выпадает редко – на юге снег чаще всего встречается в морозильниках.
В институте все было по-прежнему, хотя знакомые со старших курсов все чаще страшили первокурсников предстоящей сессией, и эта перспектива испугала Глеба только сейчас. Он вдруг с каким-то тоскливым чувством подумал о том, как скорее всего сложится его судьба. Несданные экзамены, отчисление… Отъезд обратно домой и, наконец, закономерная армия.
Экзаменов Глеб ждал с ужасом. Он вообще не понимал, как можно сдать экзамен по высшей математике, например. Как можно ответить то, в чем ты не понимаешь вообще ничего. Немного в меньшей степени это касалось физики.
Когда от постоянного ощущения тревоги появлялась усталость, Глеб обреченно думал, что жить в Петербурге ему осталось месяца три. И с какой-то незнакомой ему доселе сентиментальностью возвращался вечерами к себе в комнату.
Озвучив однажды свои опасения Славке Корнееву, он почему-то еще больше уверился в неотвратимости отъезда.
С Корнеевым они сблизились вполне закономерно, хотя разговорились вроде бы случайно. Слишком долго наблюдали друг за другом с интересом, чтобы не разговориться.
Корнеев был слегка начитан. Его кругозор был немного более широк, чем у окружающего большинства. Он чуть-чуть выделялся среди других богатым словарным запасом и кроме того писал стихи, что странным образом не вызывало у Глеба отвращения…
Как-то раз, выпив пива, Корнеев читал Глебу свое творчество, и Глеб, с неохотой и стеснением согласившись послушать, вдруг обнаружил в себе странный интерес к корнеевской недопоэзии. Ловко, как в школьных учебниках, складывались слоги и рифмовались слова, на первый взгляд не похожие друг на друга.
Зажгутся огни на
