семь часов и свободен. Дымову был удобен такой график – оставалось время и отдохнуть, и дома по хозяйству управляться. Да и употребить чего покрепче, а после того и выспаться, тоже успевал.
Раньше до войны он всё больше плотничал. Срубить дом или баню для него не представляло большого труда. Занятие это ему нравилось, да к тому же приносило и не плохой доход. Но с началом первой мировой Архангельск завалили грузами. Рабочих рук на погрузочно-разгрузочных работах не стало хватать. К тому же заказы на плотницкие работы резко упали, а в том же порту платить стали хорошо. Вот и подался он в грузчики, благо здоровьем Бог не обидел. Работа у докеров была, конечно, не в пример плотницкой, тяжелая и в какой-то мере даже подневольная. Не сделаешь норму – останешься совсем без оплаты. Никакой радости от таковой деятельности Дымов, конечно же, не испытывал. Но, хорошие заработки и удобный график, перекрывали все другие недостатки. А о свободе, как правило, Микола любил порассуждать лишь, когда после работы разжившись самогонкой, с кем-нибудь из дружков заваливались к нему домой.
Вот и сегодня у него было желание после полудня сбегать к местной торговке Семёнихе да стаканчик другой пропустить с кем-нибудь. В посёлке сейчас спиртного было не купить. Все было под запретом из-за военных грузов. Разгрузка и перевалка в порту шли круглые сутки, а потому «зеленый змей» этому не должен был мешать. Да и сухой закон никто не отменял. А у бабки Семёнихи, проживающей на окраине поселка, самогон был всегда. И не только у нее. У Таньки-икоты тоже можно было разжиться. Но к Семёнихе идти ближе, потому Микола и отдавал ей предпочтение. Конечно, самогонщиц местные полицейские всех знали и время от времени грозили или даже наказывали за нарушение установленного порядка. Сам гонишь, сам и пей. Это не воспрещалось. А вот продавать нельзя. Но кого в России это когда-либо останавливало, если тех, кому хотелось «залить за воротник» было значительно больше? Тут даже «дураки и дороги» отходили на второй план и расступались перед третьей национальной бедой.
«Вот напасть, а! Оне там где-то воюют, значит, а мы тут страдать должны из-за ихних грузов. Рассея! Кроме как туточки негде боле кораблю пристать и разгрузиться. Дожили. Один порт на всю страну остался, – примерно одно и то же бубнил Микола каждый раз, когда думал о выпивке». А тут еще соседка встретилась, когда он с работы шёл. Завидев его, запричитала и ничего умного не нашлась сказать как то, что Зинаида не жилец уж совсем. Рассказала, что навещала утром и видела ее плачевное состояние. Будто он и сам того не знал. Настроение, какое-никакое у него было, но после встречи с соседкой и его не стало. А потому поправить его нужно было срочно, и он, наскоро перекусив, отправился к Семенихе. Проходя мимо больницы, заметил на крыльце нового знакомого, и, решив, что пять минут душа подождет, свернул к Никифору.
– Ластинин! – услышал Никифор за спиной голос Миколы.
Не зная толи радоваться, толи огорчаться его появлению,
