спиртное и пили в ожидании утра на месте. Когда до открытия буфетов оставалось еще четыре часа к Ходынке подошли несколько сотен пьяных рабочих с Прохоровских мануфактур, которые потребовали бесплатной попойки и раздачи «гостинцев». Измученные ожиданием люди подхватили требование. Несколько артельщиков, ответственных за «гостинцы», открыли буфеты и начали раздачу узелков. После этого и произошла давка. Впоследствии начали появляться воспоминания и литерные произведения, посвященные Ходынской трагедии. Русский прозаик, публицист, фельетонист, литературный и театральный критик, драматург, автор сатирических стихотворений А.В. Амфитеатров писал в одном из своих романов: «Движение народного прилива началось уже с первых чисел мая… Известная часть этих коронационных гостей получала от правительства и города кров и пропитание, но громаднейшее большинство… бедствовало, голодало, шаталось по улицам… Появился новый тип нищего – мужик, баба или целая семья… прибывшие в Москву на коронацию… Такого огромного наплыва не ожидал никто»75.
Публицист и издатель А.С. Суворин записал в своем дневнике: «С вечера было много народа. Кто сидел около костра, кто спал на земле, кто угощался водкой, а иные пели и плясали… В коронации 1883 г. было 100 буфетов, в коронации 1896 г. – 150»76. В рассказе Ф. Сологуба, подсказанным Ходынской катастрофой, ночь перед трагедией описывалась так: «Народ, заслышав про увеселения и про подарки, толпами шел со всех сторон… Говорили, что подарки-то подарками, а что, кроме того, будут еще… бить фонтаны из водки и пить водки можно будет сколько хочешь. "Хоть опейся". Многие приходили издалеча. И заранее. Уже накануне праздника на городских улицах шлялось много дальних пришельцев. Больше всего было крестьян, много было и фабричных рабочих. Были и мещане из соседних городов. Приходили, а кто и приезжал. И вот уже несколько дней продолжалось празднование в городе… Настал канун народного праздника… И там, где горели костры, были видны лица, которые сердито хмурились… Порой слышались циничные шутки… Скоро костры стали гаснуть. И стало равно темно в воздухе, – и черная ночь приникла к гулкому полю, и отяжелела над его шумами и голосами… В темноте творилась для чего-то ненужная, неуместная и потому поганая жизнь. Беспокровные люди, далекие от своих уютов, опьянялись диким воздухом кромешной ночи. Они принесли с собой скверную водку и тяжелое пиво, и пили всю ночь, и горланили хрипло-пьяными голосами. Ели вонючие снеди. Пели непристойные песни. Плясали бесстыдно. Хохотали. То там, то здесь слышалась нелепая мышиная возня. Гармоника гнусно визжала. Пахло везде скверно, и все было противно, темно и страшно. И ухе повсюду голоса раздавались хмельные и хриплые. Кое-где обнимались мужчины с женщинами. Под одним кустом торчали две пары ног, и слышался из-под куста прерывистый, противный визг удовлетворяемой страсти. Кое-где на немногих свободных местах собирались кружки. Внутри что-то делалось. Какие-то противные, грязные мальчишки откалывали "казачка". В другом
Амфитеатров А.В. Собрание сочинений. СПб.: Просвещение, 1911–1916. Т. 17. Закат старого века. С. 503.
Дневник А.С. Суворина. М.-Петроград.: Изд-во Л.Д. Френкеля, 1923. С. 131.
