тела распространялся уксусный запах старого вина, заполнивший комнату, как только Леопольд и Марио переступили порог со своей ношей. Из мокрой сутаны виднелись восковые запястья. Пергаментная кожа плотно обтягивала кости.
Этот священник долго голодал и много страдал.
Бернард приподнял подбородок этого человека. И узрел лицо, знакомое ему, как собственное, – высокие славянские скулы, подбородок с глубокой ямкой и высокий гладкий лоб.
– Рун?
Перекрывая первый шок, на него волнами набегали эмоции при виде истерзанного тела друга: ярость на тех, кто навлек подобное на него; страх, что спасти его уже не удастся; а еще изрядное облегчение. И оттого, что Рун вернулся, и оттого, что его состояние красноречиво свидетельствует: всех этих девушек в Риме убил и выпил не он.
Еще не все потеряно.
Полные муки темные зеницы открылись и закатились снова.
– Рун! – взывал Бернард. – Кто содеял это с тобой?
С трудом шевеля потрескавшимися губами, Рун пролепетал:
– Она идет. Она приближается к святому граду.
– Кто?
– Она ведет их к нам, – шепнул Рун. – Много стригоев. Идут сюда.
И, доставив это сообщение, рухнул без сил.
Подхватив Руна под коленями, Леопольд поднял его, будто ребенка. Изнуренное тело безвольно обвисло. Бернард понял, что от Руна в таком состоянии больше ничего не добьешься. Он так изможден, что одним вином его на ноги не поставить.
– Отнесите его на кушетку, – распорядился Бернард. – Предоставьте его мне.
Юный книжник повиновался, положив Руна на стоящую в покое небольшую софу.
Кардинал повернулся к Марио, глазевшему на него широко распахнутыми голубыми глазами. Приняв крест совсем недавно, тот ничего подобного и вообразить еще не мог.
– Ступайте с братом Леопольдом и отцом Амбросе. Поднимите тревогу и спешите ко входу в город.
Как только остальные покинули комнату, Бернард открыл небольшой холодильник под своим письменным столом, набитый напитками для гостей людского племени, но сейчас ему требовались не они. Пошарив позади этих бутылок, он нашел простой стеклянный сосуд, заткнутый пробкой. Каждый день кардинал наполнял его заново. Держать такое искушение под рукой возбранялось, но Бернард придерживался старого убеждения, что нужда умеряет грех.
Он принес бутылку к ложу Руна и откупорил ее. Источаемый ею пьянящий аромат заставил зашевелиться даже Корцу.
Хорошо.
Откинув голову Руна назад, Бернард открыл ему рот и влил кровь прямо в горло.
Рун содрогнулся от блаженства, хлынувшего алой струей в его черные жилы. Хотел воспротивиться, ощутив грех языком. Но перед взором замелькали воспоминания: его губы на бархатном горле, нежная плоть, уступающая острым зубам. Кровь и видения унесли боль прочь. Он застонал от наслаждения, каждой фиброй своего существа чувствуя пульсирующие волны экстаза.
Его организм, лишенный этого
