в категориях максимизации полезности, подобно тому как инвестиции могут объясняться в категориях максимизации прибыли. Последняя операция (в стандартных моделях[18]) понимается как план, предпринимаемый сознательно и ex ante, тогда как сознательная и намеренная попытка максимизировать полезность часто оказывается саморазрушительной. Это банальность, но очень важная: счастье часто ускользает от тех, кто активно к нему стремится. Дальнейшему анализу этой идеи посвящена большая часть главы II. Пока я лишь подчеркну, что, даже если действия могут иногда объясняться как попытки максимизировать полезность в смысле ex ante, у нас нет оснований полагать, что они всегда будут удаваться; скорее наоборот[19] С другой стороны, как я отмечал ранее, если максимизирующие полезность последствия поведения и могут привлекаться для его объяснения, в таком случае они дают лишь каузальное объяснение предпочтений. Доставляющие удовольствие внутренние состояния играют важную роль в объяснении поведения, но вовсе не в качестве его осознанной цели.
Во-вторых, полезно сравнить рационального человека с экономическим человеком. Первый обладает – в том слабом смысле, который мы сейчас обсуждаем, – только непротиворечивыми предпочтениями и (забегая вперед) непротиворечивыми планами. Второй – уже более совершенное существо: оно имеет предпочтения, которые не только непротиворечивы, но также полны, непрерывны и эгоистичны. Да, экономисты построили множество разнообразных моделей, предполагающих неэгоистические предпочтения[20], но инстинктивно они всегда пытались вывести любое внешне неэгоистическое поведение из эгоистических предпочтений[21] Вероятно, это хорошая научная стратегия: когда берешься за объяснение поведения, сначала предполагай, что оно эгоистично; в противном случае предполагай, что оно хотя бы рационально; если же и это не удается, то, по крайней мере, предположи, что оно намеренно. Но допущение, что все формы альтруизма, солидарности и самопожертвования на деле являются крайне утонченными формами эгоистического интереса, в конечном счете оказывается обосновано банальной уловкой, согласно которой люди заботятся о других людях, потому что не хотят, чтобы чужие страдания причиняли страдание им самим. И даже на эту уловку, как показал Аллэн Гиббард, можно возразить, что рациональные минимизаторы страданий зачастую могли бы воспользоваться более эффективными средствами, чем помощь другим людям[22].
Теперь я обращусь к планам и критериям их непротиворечивости. Задаваться вопросом о таких критериях значит допускать, что действие может быть намеренным и тем не менее не быть рациональным. Я и впрямь утверждаю, что такие действия существуют, и большая часть главы II посвящена их важному подклассу. Прежде чем я перейду к обсуждению критериев непротиворечивости для планов, позвольте мне указать на различие между этой претензией и претензией иного рода,
Обсуждение нестандартных моделей см. в: Elster 1982a: ch. 6.
Следует различать объяснения в категориях предполагаемых и в категориях действительных последствий поведения, как подчеркивается ван Парейсом (van Parijs 1981) и мной (Elster 1982a), хотя, конечно, нет общей презумпции, что предполагаемые последствия не смогут реализоваться, за исключением класса случаев, которые будут предметом главы II настоящей книги.
См. полезное исследование и обсуждение: Kolm 1981a.
См., в частности, важный синтез биологических соображений и соображений, основанных на теории игр (Axelrod and Hamilton, 1981. Они используют модель секвенциональных дилемм заключенного, чтобы показать: (а) что по-настоящему альтруистическая мотивация может возникать из естественного отбора по чисто эгоистическим критериям и (б) что некоторые случаи внешне альтруистической мотивации можно объяснить, не допуская ничего, кроме эгоистической рациональности. Другими словами, если люди ведут себя как альтруисты, то либо потому, что они были запрограммированы заботиться о других, либо потому, что они подсчитали, что выгодно симулировать заботу о других. Первое объяснение, хотя оно в некотором смысле и редукционистское, дает возможность для рационального сопротивления биологическому редукционизму, воплощенному во втором. Однако, вероятно, есть случаи, которые сопротивляются и биологическому редукционизму, если только не постулировать, что ослабляющий приспособляемость альтруизм можно объяснить тем обстоятельством, что «не стоит перегружать зародышевую плазму информацией, необходимой для такого рода приспособления» (Williams 1966: 206).
Gibbard 1986.
