водку в кружку, взялся за другую:
– Будешь?
– Нет, нет! – отмахнулся Евсей Ильич.
Говоров усмехнулся: как это он забыл, что сосед непьющий? А ведь воевал, да и работает в медицине: уж там всегда есть возможность спиртяшки глотнуть. Но Евсея Ильича можно спокойно оставлять охранником что у бутылки, что у канистры, что у цистерны с любым алкоголем. И в рот не возьмет!
Конечно, для здоровья оно полезней – не пить, а для души – совсем наоборот. Если б не эта забытая фляжка, неведомо, что сделалось бы сейчас с Говоровым.
– А я махну, – сказал он и махнул. Одним большим глотком.
Но до того был взвинчен, что даже водка не взяла. Однако наливаться сразу до краев на глазах у соседа было неловко, к тому же требовалось у Евсея Ильича кое-что спросить.
– Слушай, сосед, тут такой вопрос… – нерешительно начал Говоров. – Дочка моя… ну, наша… после контузии. Не говорит. Не знаешь, лечат такое?
Сосед вздохнул:
– Да, война, война… Обычно говорят, что контузия лечится, если человек попадает в подобную ситуацию. Ну, чтобы клин клином!
– Ну ты даешь! – озадаченно развел руками Говоров. – Это что ж ее – опять под бомбежку?!
– Упаси бог! – махнул на него вилкой Евсей Ильич. – Ну что ты говоришь? Это… ну, просто случай какой-то должен быть, потрясение. Случайность!
– Потрясение… – вздохнул Михаил Иванович, с горечью думая о том, что у его крошечной дочери было, конечно, очень мало потрясений за два года ее жизни.
Столько их было, что и врагу не пожелаешь!
– Ты картошку будешь? – спросил Евсей Ильич.
– Нет, спасибо, – качнул головой Говоров.
– Ну, спокойной ночи.
Сосед, подхватив сковородку, ушел к себе.
Евсей Ильич был человек деликатный и понимающий: видел, конечно, что Говоров не в себе. Разве вернувшийся после пятилетнего отсутствия фронтовик сбежит от жены на кухню среди ночи и вцепится в забытую фляжку с водкой, если у этого фронтовика и его жены все хорошо?.. Однако вряд ли Говоров захочет жаловаться на жизнь, потому Евсей Ильич и ретировался с кухни так поспешно.
Чтобы не мешать соседу утешиться единственным способом, который у него остался.
Сорокаградусным способом.
Лишь только за соседом закрылась дверь, Михаил Иванович выпил снова, зажмурился. Кровь стучала в висках так, что чудилось, будто бомбардировщик заходит на вираж. Легкий фашистский бомбардировщик… вроде того, что разбомбил поезд, в котором ехала Тася с этой маленькой девочкой, тихо лежащей сейчас там, в комнате.
А Тася? Где лежит она? Где зарыли то, что от нее осталось?
Говоров рванул пуговичку нагрудного кармана, достал сложенный листок.
Развернул его и прочел слова, которые давно знал наизусть. Он бы мог и так вспомнить, что здесь написано, но не хотел отказать себе в счастье видеть этот ровненький почерк. Смотрел
