Ненцы совершали человеческие жертвоприношения еще десять лет назад, я видел свидетельства.
Керя еще раз глянул в бочку, сплюнул.
– Ну и часовня если и была православной, то давно заброшена. А использование чужого, хм, враждебного, культового сооружения в качестве собственного – ритуал известный, он как бы даже усиливает воздействие…
– Стоп, – жестко сказал бывший комкор. – Товарищ Муллерман, мы все-таки не на лекции в вашем Коммунистическом университете.
– Да кто бы там мне позволил такие лекции читать, – вздохнул Муллерман. Он снова взял у уголовника факел – тот от неожиданности выпустил его из рук – и поднес к стене над бочками. В неверном свете пламени показались корявые значки, написанные на бревнах чем-то оранжевым. – Письмена…
– Я сказал – стоп, – повторил Граве. – Это все очень интересно, но меня волнует совсем другое: мы здесь можем переночевать?
– Я бы не стал, ну его на хер, – сказал Керя.
Ответом на слова уголовника стал ветер, взвывший снаружи и ударивший в стену. Сверху, из башенки, осыпалась груда снега, а узенькие окна налились чернотой.
– Не пойдем, сгибнем там все, – прогудел кулак.
– Я тоже так думаю, – согласился Муллерман.
– Тогда осторожно разводим костер и ночуем. Только кто-то постоянно должен дежурить у двери. Первым – Костя, – распорядился Граве. – Ночь ночью, а поисковый отряд может явиться в любое время. Или медведь.
– А ружье дадите? – спросил Костя. Граве молча кивнул кулаку, тот нехотя скинул с плеча и протянул мальчику одностволку с напутствием:
– В ногу себе не стрельни, малец.
Костер разложили на куске ржавой жести, обнаруженном все тем же пронырливым Муллерманом. Ученый – а теперь Таганцев называл его про себя именно так – соорудил уже третий по счету факел и лазил с ним по всей часовне. Пытался даже взобраться по лестнице, но остановился, когда под ним с треском сломалась ступенька.
Сам Таганцев помогал с костром, по часовне бродить поостерегся, тем более соваться в кошмарные бочки с костями. Очень хотелось есть, но сало почему-то в горло не лезло, и Таганцев с трудом протолкнул в себя пару ломтиков, зажевав снегом.
Вернувшись к костру, Муллерман покосился на спящего Керю, не выпускавшего из рук карабина, и таращившегося в огонь кулака, и сказал:
– Товарищ Граве и вы, Коля. Я ровным счетом ничего не понимаю.
– Нашли что-то любопытное? – без особого интереса спросил бывший комкор, протирая тряпочкой пистолет.
– Эти письмена… Некоторые я совершенно не опознал. Некоторые похожи на старомонгольское письмо, другие – вон там, – Муллерман махнул рукой в сторону то ли аналоя, то ли алтаря, – совсем странные. Я не ручаюсь, конечно, но сказал бы, что написано по-арамейски.
– Что это нам дает?
– Ума не приложу. – Муллерман оглянулся на Костю Жданова, бдительно дежурившего у двери с ружьем на изготовку. – Этого здесь никак не должно
