на вещи, которые не приносят радости. Уже полгода я отлично справляюсь, но от былого счастья не осталось и следа.
– Ты становишься профессионалом, Тео, – сказал Кроули. – Профессионалы не бегают и не верещат, словно девочка, получившая на Новый год пони. Они просто отлично делают свое дело – структурируют мир.
Как бы то ни было, я себя профессионалом не чувствовал. Наоборот, я был самозванцем, и Ааре это знал, но давал мне пожить здесь, поддерживал иллюзию. Пока.
Может, поэзия вообще не утихомиривает живые города? Может, они просто развлекаются, позволяя нам думать, что мы ими управляем? Испуг прочно укоренился в течении мыслей. Я убеждал себя, что это страх новичка, не подготовленного к тяжелому грузу, и усердно вил нити поэзии, скрепляющие Ааре в единое целое. Однако любопытство толкало узнать значительно больше, чем мне полагалось.
– Мы закрываемся, – библиотекарь возник между темными стеллажами. – Я упаковал вам подшивку с собой, но обязательно верните.
Ааре… Люди с легкостью дают название всему, что видят, будто это само собой разумеется. Черта с два. Любые неведомые земли приобретают тоскливые названия, связанные с датами или мертвыми людьми. Сначала все признают, что это схематичное упрощение для удобства, но затем начинают верить, что чахлые имена действительно описывают предметы, страны, чувства.
Они могут назвать бескрайние долины именем доставшего всех короля древности или фальшивого святого, славного лишь тем, что тот не мылся годами. Эта наглое, самовлюбленное стремление овладеть всем вокруг через ограниченный, примитивный язык, попытаться превратить холмы и горы в абстрактную гладь карты, а затем поделить, всегда меня поражало. Раньше поэты писали, что нельзя продать небо. Они просто не видели бункеров, где у каждого свой клочок небес.
Насколько жалко это выглядит со стороны: таблички на бурной реке, одинаковые названия улиц в сотнях и сотнях уничтоженных городов, однотипные названия населенных пунктов, животные, носящие имена исследователей, вирусы, названные в честь оплывших человеческих лиц. Битва с неведомым и беспредельное честолюбие – ничего больше. Почему-то я возненавидел название Ааре, а затем и людей, их невероятную глупость и уверенность в том, что их жизни дороже всего на свете, что выживание человечества – единственно достойная цель. Я застыдился произносить имя перед молчаливым, несущим невидимые волны городом.
Выйдя из библиотеки, я почти дрожал от странной ожесточенности, ненависти к тому, что считается нормальным, хотя со стороны выглядит глупой попыткой упорядочить то, что дико, яростно, хаотично. Солнце почти село, и дома наклонились над улицей, заваленной желто-оранжевой листвой. В перспективе, в самом способе наклона крыш, было что-то необычное. Мимо промчалась девушка в синем пальто, забежала за угол. Некоторое время слышался стук каблуков, затем – только шорох вяло переворачиваемых ветром листьев.
