комитетов, отправленная в газету Совета «Известия» 1 сентября: «Пора же сбросить с себя гипноз буржуазии; пора отбросить ее как гнойную коросту, чтобы она более не разлагала революцию… [Буржуазия] предает страну на разорение нашим внешним врагам, швыряется нашею жизнью как никчемной вещью, вносит всюду и везде развал… Она ведет на каждом шагу смертельную борьбу с революцией, прикрываясь лишь громкими словами»[172]. «Известия» были завалены подобными воззваниями, нередко предупреждавшими, что настало время для судьбоносных действий. Как выразился один солдат в своих стихах, посланных в газету, «А кто же тут будет виновен /Когда мы подсчет подвидем/Буржуев проклятых злодеев/На висельце всех пербирем?»[173].
Вопросы о той роли, которую следовало играть правительству, естественным образом вытекали из аргументов о порядке и анархии, общем благе и классовом эгоизме, сознательных гражданах и непокорных рабах и прочих аргументов, увязывавших участь революции и даже самой свободы с социальной и политической зрелостью, ответственностью, дисциплиной и единством. К середине лета либеральные и консервативные силы со все большей настойчивостью выражали потребность в сильной руке государства, а также в необходимости внушать населению «государственническое» сознание. Копеечные газеты – чьи редакторы и ведущие авторы ориентировались на Керенского как на воплощение крепкой демократической власти – неоднократно противопоставляли друг другу «сильное властное правительство» и «длительную анархию»[174]. Когда Керенский после «июльских дней» возглавил правительство, автор передовицы в «Газете-копейке» заявлял: «Пусть новое правительство знает, что страна, жаждущая твердой власти, с ним, и пусть оно проявит всю силу и твердость своей власти и Россия будет спасена»[175].
Фраза «твердая власть» звучала летом на каждом шагу, хотя в стране не было единства по вопросу о том, кто должен обладать такой властью и как ее следует использовать. Более того, даже в массовой печати нарастали разногласия в отношении природы кризиса и путей его разрешения. Среди левых, не принадлежавших к большевикам, и центристов многие видели персонификацию своей потребности в сильной власти, которая бы защищала революцию и ее цели, в Керенском. Например, на страницах «Газеты-копейки» Керенский быстро превращался из «лучшего представителя русской демократии»[176]в «любимца» революции, «нашего вождя» и «нашу совесть», яркое «солнце освобожденной России» и даже в ее буквального спасителя, чья «вера в свободу» позволит ему «донести свой крест до конца»[177]. Вокруг Керенского сложился политический «культ», носивший в себе отголоски традиционного идеала царя-батюшки и предвещавший культ Ленина. Сочувственно настроенные журналисты, отзываясь на уличные разговоры и поощряя их, прославляли Керенского как «героя», «рыцаря», «гения», «славу» и «солнце» революции и «русской свободы»[178].
Разговоры
Резолюция солдатского комитета 92-го транспортного батальона, 1.09.1917. ГАРФ. Ф. 1244. Оп. 2. Д. 10. Л. 55–57. Полный текст (в переводе на английский) можно найти в: Mark Steinberg,
Письмо Ф. Аношкина из фронтовой армии, получено 16.08.1917. ГАРФ. Ф. 1244. Оп. 2. Д-31. Л. 3-306. Сохранена орфография оригинала. Приводится (в переводе) в: Mark Steinberg,
Эмигрант. На улицах Петрограда
Обожание без палки (О Керенском) //
Б. И. Колоницкий. Культ А. Ф. Керенского: образы революционной власти //
