скажете, доктор? – спросил милиционер, взяв у врача предварительное заключение о причинах смерти.
– Предварительный осмотр указывает на то, что смерть наступила около восьми часов назад. Мужчина был задушен. Эта петля, что у него на шее, скорее всего, затянулась сама, когда ему отрезали кисть. Руку резали, когда человек был еще жив.
– Вы хотите сказать, – уточнил майор, – что он был жив, когда ему, связанному, убийца медленно отрезал руку?
– Не знаю, насколько медленно, но все выглядит именно так. У железнодорожника были связаны ноги, загнуты назад, затем петля связывала руки, а на другом конце была завязана на шее. Когда убийца отрезал кисть, железнодорожник пытался освободиться. Он дергал ногами, вырывался, а в это время петля все туже затягивалась на шее.
– Изобретение психопата, – возмутился Мартинковский, несмотря на весь свой опыт, так и не привыкший к выходкам отдельных извращенцев. – Почему он не кричал? – задумался он.
– Наверное, пытался, но громко он не мог кричать из-за петли на шее, и во рту у него была какая-то тряпка. Он мог только стонать, такие звуки легко мог заглушить стук колес поезда, особенно на стрелках. У мужчины рана на затылке. Похоже, на железнодорожника напали сзади, когда он заходил в туалет, он упал и потерял сознание. Тогда нападавший его связал и принялся за дело, – подытожил результаты осмотра врач.
– Наверное, он его ненавидел, – прокомментировал Олькевич, вытирая вымазанные кровью подошвы о цементную поверхность платформы.
– Что? – посмотрел на него Фред.
– Я говорю, что это все ненависть, – объяснил младший лейтенант. – Как у большевиков в двадцатом.
– Что ты несешь, Теофиль? – Мартинковский по-прежнему не мог понять, что Олькевич имеет в виду.
Младший лейтенант бросил окурок под ноги, затушил его, а затем подошел ближе, чтобы его не услышали лишние уши.
– Такая война была в двадцатом году, – начал он объяснять. – В школе вам об этом не рассказывали, – сказал он офицеру и врачу, смотревшим на него с интересом. – Наши сражались с русскими, то есть с Красной Армией, которая уже тогда хотела осчастливить нас социализмом.
– Знаем, знаем, – сказал врач Яблонский, – это тот киевский поход Пилсудского.
– Хорошо соображаешь, парень, но не все знаешь. – Олькевичу было уже пятьдесят, а его собеседники были моложе почти на 20 лет, поэтому младший лейтенант мог себе позволить говорить слегка покровительственным тоном. – Я говорю о той кампании после «чуда на Висле», когда русские убегали так, что только пятки сверкали.
– Причем здесь это? – Мартинковский нетерпеливо кивнул головой на покойника, которого санитары несли к машине.
– Я же говорю, – обиделся Олькевич, – только вы меня все время перебиваете.
Фред устало махнул рукой, так как знал, что болтливый Теофиль
