и с уменьшением количества времени, проводимого в лоне семьи, в мире детей все больше места стала занимать культура, в которую они были ассимилированы, но Дамир с огромной нежностью всегда вспоминал времена своего традиционного детства и даже не сомневался – большую часть отцовской науки, которая, конечно же, не ограничивалась рассказами об обычаях кухни, музыки и развлечений, пронесет с собой по жизни. Мир гордился своим родом, своей семьей, своим происхождением.
Чего, похоже, нельзя было сказать об Амине.
Смысла говорить о том, что род занятий, который выбрала для себя девушка – абсолютно неприемлем для представительниц восточных народов, Мир не видел. О том, что и одеваться она предпочитала так, что не о пошлостях мог думать при ее виде разве что монах, тоже особого не было. Что Амина время от времени не ограничивала себя в праве воспользоваться резким словцом, что не только работала в ночном клубе, но в нем же и отдыхала – все это было Миром отмечено, проанализировано и осознано так, как ему хотелось это осознать.
Но список странностей Амины на этом не закончился.
Как-то раз, в одну из первых их встреч, еще до того, как конфронтация стала явной, Дамир непроизвольно обратился к ней так, как ему казалось более логичным. Реакция на безобидное «Амине» с ударением на последнем слоге получилась резкой.
Девушка исправила, блеснула карими глазами, а потом начала колоть по поводу и без. Зря. Если бы отреагировала спокойно, Дамир на это не обратил бы особого внимания, а потом благополучно забыл, продолжая обращаться так, как делают все окружающие. Но он отметил и саму реакцию, и ее причину. И это стало оружием в его руках.
Теперь Дамир знал точно – девушку бесит такое обращение. Поэтому-то пытался только так и обращаться.
Не знал, чем обусловлена такая реакция, но особо и не вникал. Его интересовал эффект, а не первопричины.
Подобных шпилек и у него, и у нее было великое множество. Они выпускали их то все скопом, то по одной, с каждым днем все больше совершенствуясь в искусстве противостояния.
Иногда на Дамира находила усталость, иногда перевешивала мысль о том, что такое поведение нельзя считать достойным, но воз, как говорят, и ныне там. И, кажется, конца и края этой войне не видать.
Пройдя от двери до стоявшего в кабинете диванчика, Дамир опустился на него, вытянул ноги, запрокинул голову, глядя в потолок.
Стоило ему отойти на безопасное расстояние от Амины, как гнев отступал, становилось неловко за, возможно, слишком резкие слова. Иногда, не выдерживая, в такие моменты он тут же шел просить прощения, но перестал делать так после того, как осознал – помириться они не способны, а вот поссориться еще сильнее – запросто. Поэтому сегодня идти с мизинцем наголо и криками «мирись-мирись-мирись-и-больше-не-дерись» он не планировал. Лучше просто не попадать друг другу на глаза. Это, пока что, был самый эффективный механизм, который давал обоим соперникам возможность сделать передышку.
Глава
