Русська на Воложбе в Приладожье. Эти названия очерчивают первичную территорию «племенного княжения» словен, дословно подтверждая летописное: «прозвася Руская земля, новогородьци»[21].
Подобное утверждение – следствие недопонимания специфики лингвистических исследований в истории. Их результаты нуждаются в адекватном осмыслении. Приведённый в цитируемом фрагменте факт действительно весьма красноречив. Но подтверждает он, в противность мнению авторов, скорее обратное. Дело в том, что богатая топонимика подобного рода возникает не в месте зарождения этноса, а на территории его последующего распространения, – где он оказывается в иноэтническом окружении. Там, где новый этнос в ходе экспансии появляется на чужой территории, он воспринимается как нечто новое и необычное. Поэтому его название служит для обозначения опорных пунктов пришельцев и пределов их распространения – что и имело место в данном случае. Известно, что русский этнос первоначально распространялся в славянской среде: «А словеньскый язык и рускый одно есть». Финское население Новгородчины только позднее, по мере христианизации, ассимилировалось русскими славянами. Поэтому когда территория новгородских словен, которая в виде северного клина или острова была вдвинута в земли, населённые финно-уграми, вошла в состав государства под названием Русь и «прозвася Руская земля», её чудские границы обросли русской топонимикой. Летопись зафиксировала момент, когда словене-новгородцы стали причастны к Руси, а не её новгородское происхождение. Новгородцы же и позднее держались несколько обособленно и от Киева (Руси в узком смысле) и от прочих русских земель. Русью в Новгороде традиционно называли поднепровский юг.
Есть ещё одно обстоятельство, чисто психологического свойства. Трудновато представить, чтобы скандинавские дружины, ходившие походами на восток, постигла коллективная амнезия или национальный маразм, и они, забывши своё природное племенное имя, вместо него взяли себе кличку, которой их называли местные туземцы. Те самые презираемые викингами туземцы, которых они ловили как диких зверей и продавали в рабство. А потому любые лингвистические упражнения здесь попросту излишни и неуместны. Другое дело, когда иноплеменники принимают чужое национальное имя, чтобы войти в устоявшуюся этнополитическую структуру, занять место в правящем классе чужого государства. Это вполне обыденное дело. Но в таком случае они усваивают себе не прозвище, которым местные люди именуют чужеземцев, а местный этноним. Так и произошло в Среднем Поднепровье, где скандинавы постепенно ассимилировались в местной среде через вхождение в «русский род» и становились при этом «русами», а не «варягами». Бывает и по-другому. Когда одна сравнительно немногочисленная этническая группа, занимающая господствующее положение в этнополитической структуре, ассимилируясь среди подданных иного этноса, передаёт им своё племенное имя. Так было в Болгарии, где тюрки-болгары, ассимилировались
А.Н. Кирпичников, И.В. Дубов, Г.С. Лебедев. РУСЬ И ВАРЯГИ (русско-скандинавские отношения домонгольского времени). // Славяне и скандинавы: Пер. с нем./ Общ. ред. Е.А. Мельниковой. М.: Прогресс, 1986. С. 202–203.
