из мухи слона.
К несчастью, оставить муху в покое Мерри не позволяли, и доказательством служило письмо, которое она держала в руках. При виде лондонского адреса молодую женщину затошнило. Она просто не могла заставить себя прочитать еще одно послание адвокатов семьи Валтинос. Передернувшись от омерзения, смешанного со страхом, Мерри трусливо сунула конверт в ящик тумбочки, чтобы не мозолил глаза, пока она не будет готова разобраться с новой проблемой спокойно.
Спокойствие давалось Мерри нелегко с того самого дня, когда юристы Валтиносов впервые связались с ней, положив начало бесконечной изматывающей битве, в которой каждое ее движение служило новым поводом для критики или шантажа. Перспектива читать еще одну порцию прикрытых вежливыми формулировками угроз приводила Мерри в ярость. Еще год назад она и представить не могла, что способна так разозлиться, а сейчас боялась, что злость поглотит ее и выжжет в душе все остальное. Гнев вошел в жизнь Мерри вместе с Ангелом Валтиносом. Красавец грек не научил ее ничему, кроме горечи, ненависти и отчуждения, без которых она бы с удовольствием обошлась.
Зато он, пусть даже помимо воли, подарил ей Элиссу…
Желая придать мыслям менее желчное направление, Мерри выглянула из кухни в крохотную гостиную, где ее дочь весело возилась с игрушками на ковре. Буйные черные кудри обрамляли смуглое личико с голубыми глазами и нежным бутоном рта. Волосы и оливковый тон кожи Элисса унаследовала от отца, глаза и губы – от матери. Мерри считала ее феноменально красивым ребенком, хотя признавала свою необъективность во всем, что касалось дочери.
Появление Элиссы на свет после тяжелой и тревожной беременности вернуло Мерри вкус к жизни. До родов она только предполагала, что материнство в корне изменит ее мировоззрение, наполнит всепоглощающей, ни с чем не сравнимой любовью. После теория обрела весомость факта: на свете не было ничего, что Мерри не сделала бы ради малышки.
Легкий стук в заднюю дверь возвестил, что пришла Сибил – высокая худая блондинка, которая и на шестом десятке не утратила красоту, сделавшую ее топ-моделью в восьмидесятых.
– Я поставила чайник, – сказала она. – Нам не помешает выпить по чашке чая.
Именно Сибил всегда служила племяннице образцом для подражания. Когда Мерри было шестнадцать, ее мама Натали уехала с мужем-австралийцем на его родину, а девочка перебралась к тетке, открывшей собачий приют. Сибил закончила модельную карьеру, как только накопила достаточно денег, чтобы посвятить остаток жизни заботе о бездомных собаках. У Мерри не было никого ближе тети, желания общаться с матерью молодая женщина не испытывала. Связь с Натали поддерживала Сибил, относившаяся к некогда беспутной младшей сестре с удивительной нежностью, несмотря на все хлопоты, которые та ей доставила.
На поздних сроках беременности Мерри жила у Сибил в переделанном под дом амбаре, в меру сил помогая с собаками и строя планы более независимого
