и протягиваю руку за скотчем. Ставлю коробку между ног и заклеиваю. Повисшую в комнате тишину пронзает звук отматываемого скотча. Я обрезаю клейкую ленту и заклеиваю верх второй полосой, пересекая первую в форме буквы «X». Поднимаю коробку и сую в руки Макса.
– На. Иди скажи ей. Скажи, что я это делаю.
Я пихаю его коробкой, и Макс пятится, отступая назад, словно по инерции. Я тоже могу по инерции продолжать собирать вещи Калеба.
Сначала я принимаюсь за одежду. С самой сложной частью покончено первым делом – убраны футболка и джинсы, лежавшие на полу, те самые, в которых я все еще представляю себе Калеба. Полагаю, его вещи отдадут в качестве пожертвования, и они в скором времени станут принадлежать кому-то другому. Я каждый год занимаюсь чем-то подобным: подчищаю свой шкаф, освобождая место для одежды нового размера или нового стиля, а также избавляясь от шмоток, которые папа нечаянно испортил в сушилке. Пустота в моем шкафу временна и будет непременно заполнена. Она – символ перемен, происходящих во мне и в погоде.
Легче всего дается опустошение ящиков комода. Одежда в них аккуратно сложена. Она пахнет стиральным порошком, антистатиком и сосновой древесиной. Я ее не разворачиваю и стараюсь не разглядывать. По большей части тут джинсы, штаны цвета хаки и спортивные шорты. Футболки с названиями брендов и музыкальных групп. Носки, майки и боксеры. Я их не разбираю. Мне все равно. Мама Калеба сказала все собрать, я и собираю. Кидаю в коробки, не позволяя себе ни минуты размышлений. Заклеиваю их, расставляю на полу, укладывая одну на другую, и перехожу к следующей, к следующей, к следующей.
В какой-то момент слышу, как открылась и закрылась задняя дверь. Из дома вышел Макс. Я знаю это, потому что подхожу к окну и провожаю его взглядом. Макс с опущенной головой пересекает двор, отодвигает щеколду на калитке и, прежде чем войти к себе во двор, смотрит вверх, на окно в комнате Калеба. Я прячусь за штору, но он успевает меня заметить.
В этот миг я вижу в окне отражение стоящей в дверях мамы Калеба. Резко разворачиваюсь и вжимаюсь спиной в стену возле постели. Веки у женщины покраснели. Она смотрит на коробки, а потом переводит взгляд на меня, замершую у окна. Я жду, что мама Калеба сжалится и отпустит меня, так как она всегда хорошо ко мне относилась – приглашала на ужины, интересовалась моими планами, – но вместо этого она бесстрастным и холодным голосом произносит:
– Подпиши их. – И протягивает мне черный маркер.
Мне остается лишь взять его и кивнуть. Что еще я могу сделать? На стене надо мной продолжают тикать часы. Они идут вперед, жестоко и беспристрастно отсчитывая вереницу мгновений, которые оставляют Калеба все дальше и дальше позади. Мне хочется сказать маме Калеба, что я еще не обедала, что мой брат приехал домой из университета на выходные, что мне очень жаль.
– Я почти закончила с одеждой, – говорю я, поскольку она не уходит, а я не знаю, что еще сказать ей – женщине, которая наверняка винит меня в смерти сына.
И только
