умер Сталин”). Я замерла – в те дни подобные темы еще оставались опасными и рискованными. Надо было видеть, как он читал, как гневно звучал его голос на обличавшем рефрене, как “аввакумовски” ткнул себя в грудь на строках: “А в нас самих, труслив и хищен, не дух ли сталинский таится…”»[29].
«Вдруг появилась высокая фигура раненой птицы – это был Чичибабин. Он сразу начал читать поэму “Плач об утраченной родине”. Я был взволнован <…> Я не говорю, что Чичибабин абсолютно прав, я думаю совсем иначе, но я его понимаю. И этот долгий плач по России выворачивает душу»[30].
После чтения, продолжавшегося около часа, Борис Алексеевич, видимо, почувствовав усталость, спросил: «Есть ли в зале Новожилов?» С места поднялся невысокий юноша, впоследствии ставший прославленным мастером художественного слова, сменил Чичибабина на трибуне и продолжал наизусть читать его стихи.
С этого дня Чичибабин навсегда вошел в мой мир. Мне не довелось с ним тогда познакомиться, но я, сначала через Баткина, а потом и некоторых других знакомых (3. Каца, Л. Болеславского, В. Добровольского), добывал его стихи и усердно их распространял. Я печатал их на папиросной бумаге: закладка давала до десяти копий! – и одаривал людей своего круга.
Лишь спустя много лет у меня сложились с Борисом Алексеевичем дружеские отношения, незадолго до его смерти я напечатал, а он прочел мою первую статью о нем; в 1999 году вышла моя книга «Борис Чичибабин. Жизнь и поэзия», а в 2013-м я имел честь вместе с вдовой поэта подготовить для серии «Литературные памятники» сборник «Борис Чичибабин в стихах и прозе».
Поскольку с 1968 года Леня жил в Москве, книгу о Чичибабине, а также и мою книгу о Галиче «С чем рифмуется слово ИСТИНА» я отправил ему по почте. Когда при очередном наезде в столицу я, по обыкновению, заехал к нему на улицу Миклухо-Маклая, он предался воспоминаниям о том, что оба эти поэта бывали у него в гостях, причем Чичибабин, по его рассказам, был сдержан и немногословен, а Галич, напротив, очень возбужденный и в приподнятом настроении, наливал себе водку «из вот этого графина».
Вернусь к харьковскому периоду Лениной биографии. Хотя он был любимцем студентов и пользовался авторитетом у коллег, над его головой сгущались тучи. Его терпеть не мог секретарь Харьковского обкома КПСС Н.А. Сероштан, причем, как рассказывал мне сам Леня, для этого были основания: он разговаривал с партийным сановником без всякого трепета, вступал в спор и даже перебивал его.
Результатом стали драматические события. В Институт искусств приехала комиссия, которую возглавлял В. С. Корниенко. Не могу сказать определенно, получила ли она установку обкома произвести в институте погром, или Корниенко действовал с намерением сместить со своего поста действующего ректора В. Н. Нахабина и захватить его кресло. Но когда выяснилось, что новым ректором назначен Корниенко, Баткин был возмущен. Он считал, что если Корниенко руководил проверкой института и дал рекомендацию снять Нахабина, то он не имеет морального права
Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях. Харьков: Фолио, 1998. С. 134.
Там же. С. 271.
