что исцелившееся сердце пламенело уже другой любовью, более возвышенной и прекрасной.
Когда они подошли к школе, он знал уже, что ее зовут Марина. Самое красивое имя в мире. А она узнала его имя.
И Петр, поставив чемоданы на крыльце школы, спросил ее, что она делает вечером. И она ответила, что еще не знает, но, может быть, будет свободна. И он сказал ей, что вечером в поле за станцией очень ярко сияют звезды, и что он знает одно место, откуда очень хорошо видно звезду Алогрудого Снегиря. И девушка согласилась посмотреть на звезду с того места. И Петр побежал в гараж, где его ждала машина, а в его сердце, как в волшебном саду, расцветали цветы и пели райские птички. И по дороге он хохотал, как безумный, и принимался петь какой-то гимн, слов которого не знал.
8. Игра на спор с уборщицей
Котя вышел из комнаты милиции, прошел по коридору в зал ожидания, подобрав по дороге окурок, сунул его в карман и улегся на дубовой скамье. Ему хотелось досмотреть сон и удалось даже задремать, но сон был уже не тот.
Сдавший дежурство сержант Макаров прошел мимо спящего бродяги и впервые в своей практике не обратил на него внимания. Он думал о том, выдающем себя за Иисуса, Сыне Божьем, и корил себя, что упустил такую важную птицу.
Коте надоело смотреть пустой сон, и он проснулся. Мечтательно потянувшись, он старался припомнить тот, другой сон, который видел в камере, но его детали одна за другой ускользали из памяти, как песок сквозь пальцы. И чем больше он напрягал память, пытаясь что-то вспомнить, тем больше сон забывался. Это было какое-то наваждение. В памяти оставалось лишь что-то огромное, значительное и ценное, то, к чему всегда стремилась его душа и никак не могла постичь. В конце концов, он даже начинал забывать цвета этого сна, а они как раз играли большую роль в нем. Каждый цвет соответствовал какому-то забытому символу, но вот какому? Котя никак не мог понять. Его радостное возбуждение спадало. Ему казалось, что он отдаляется от чего-то теплого, чистого, приятного и до щемящей в сердце боли понятного. И он ничего не мог с собой поделать и начинал сердиться.
Котя, потянувшись, сел на скамье и огляделся.
В дальнем углу за столиком перед буфетом железнодорожник, стоя, уплетал за обе щеки утку. Он смачно жевал, и Коте было видно, как по его губам течет жир. Буфетчица где-то в глубине буфета, в каморке, гремела посудой.
Железнодорожник покончил с уткой, запил ее кофе из бумажного стаканчика, вытер жирные руки о полы шинели и направился к выходу.
Как только за ним закрылась дверь, в зале ожидания воцарилась тишина. Буфетчица уже не гремела посудой в каморке, она, вероятно, дремала, сидя на стуле.
Итак, в зале ожидания, кроме Коти, никого не было. Он заячьими скачками бесшумно добрался до буфета и набросился на объедки, оставшиеся на столике. Схватил с бумажной тарелки остатки утиной ножки и принялся их обгладывать, с хрустом перекусывал кость и отдирал зубами волокна сухожилий. Покончив с остатками утки, он перевернул себе в рот пустой бумажный стаканчик. Несколько капель кофе попало ему на язык, растеклось по спинке языка и растворилось в его организме, наполняя все существо блаженным ощущением
