в дружбу, случилось позднее, в 1964 году во время нашей первой заграничной командировки в Германию. Оно могло бы считаться естественным и случайным, но, как это будет ясно из дальнейшего, было уготовано нам судьбой. Так должно было быть, так и произошло.
Б.Д. Сумм
В ту первую и во всех смыслах очень важную заграничную поездку на научную конференцию меня провожала сестра Вера. У самого вагона к ней с уважением обратился Боря Сумм: «Вера Давидовна, здравствуйте!» И тут выяснилось, что он её ученик. Он, ещё будучи студентом, прослушал курс её лекций по металловедению в Московском институте химического машиностроения (МИХМ), сдавал ей экзамены и запомнил её как одного из самых знающих специалистов и уважаемых преподавателей института.
Позднее, когда мы уже подружились, Боря рассказывал мне об отношении к ней его сокурсников. Она была очень красива. Многие студенты, делясь своими впечатлениями, говорили: «Я ничего не успел записать, только смотрел на неё и восхищался её красотой». Действительно, подтверждаю, она отличалась яркой еврейской красотой. Но гораздо важнее то, что она была очень умным и мудрым человеком, обладала настоящим талантом педагога, умела объяснять, буквально вкладывала знание в голову ученика; в мою голову тоже многое вложила. Всё это вместе и привело к тому, как прозвучали на перроне у поезда слова Бори: «Здравствуйте Вера Давидовна!» В результате мы с Борей разместились в одном купе. Таким образом, наше «настоящее» знакомство началось в поезде. Оно продолжилось при размещении в гостиницах, при переездах после Берлина, и в Лейпциге, и в Дрездене, и в Гейдельберге, мы каждый раз оказывались в одном номере. Иногда к нам присоединялся Е.Д. Щукин, возникало нормальное человеческое соответствие. Упоминаю об этом потому, что в последующем взаимоотношения между Борей и моим тезкой высветили важные особенности каждого. Щукин принял кафедру после Ребиндера и, оставив её, никак не мог смириться с необходимостью утраты влияния на её жизнь, стремился по-прежнему быть главным. Сумм принял кафедру после Щукина и, конечно, не мог и не должен был соглашаться с какими-либо проявлениями двоевластия и неизбежными конфликтами в коллективе. Жаль, что эти два выдающихся человека оказались в противостоянии друг к другу. Но об этом к слову. А сейчас снова к нам с Борей.
Мы ходили по улицам городов пешком, впитывали запах от сохранившихся ещё следов немецкого запада, разрушенного, но не уничтоженного. Пергамский алтарь, лебеди в городских прудах, пустынные, мертвые берлинские улицы, грязная Шпрее, Бранденбургские ворота. Помню поразившие нас скульптурные фигуры в латах на крыше здания военного музея в Берлине. У них не было лиц, мощь, но без лица – идеология силы, основы прусского величия.
Вспоминается дрезденский Цвингер и негодование сопровождавшей нас немки безжалостными бомбардировками Дрездена англичанами и американцами, гибелью 30 тысяч мирных жителей, и ответное негодование наших женщин: как это она смеет негодовать.
Возникавшая между нами дружба начиналась без
