style="font-size:15px;"> – Вяжи ему руки.
– Не взыщи, Влас, – Герасим подошел к мужику, вытащил из-за пазухи веревку. – Не по своей воле, – и стал вязать тому руки.
Увидев происходящее, заголосила жена хозяина:
– Ой, не убивайте! Не лишайте кормильца! Пять деток у нас, – женщина рухнула на колени.
–Дура баба! Замолк! – закричал Герасим. – Никто убивать не будя!
От крика подняли гвалт дети. За дверью, ведущей в хлев, пристроенный прямо к дому, замычали коровы.
– Матрена, успокой свой выводок!
«О, Господи, только бы не пришлось стрелять, – «сомалиец» отлично понимал, что если на крики сбегутся соседи, то крови не избежать. Быть сожжённым как антихрист в его грандиозные планы не входило.
Но довольно приличное расстояние до других хат зимовника и поднявшийся ветер, дующий в нужном направлении, помогли Александру. Постепенно крики стихли. Герасим связал руки женщине и старшему сыну Власа, парню лет двенадцати-тринадцати.
– Погодь, – Саша остановил своего подручного, который собирался вязать руки следующему сыну мужика – мальчишке, лет десяти.
– Как звать? – обратился он к этому пацану.
– Фомой кличут, – испуганно ответил тот.
– Фома, завяжи руки этому дяденьке, – Чернышев кивнул на Герасима.
Тот дернулся, хотел что-то сказать, но лишь махнул рукой.
«Ну да. Завязать тебе руки, это выпустить калаш из рук. А меряться силами с крестьянином восемнадцатого века мне как-то не улыбается. А вообще не завязывать – надо быть идиотом».
Проверив узлы у мужиков и женщины, Александр быстро накрутил веревку на руках хозяина хаты. Оставалась девчушка семи-восьми лет, еще один пятилетний пацаненок и дитя в колыбели. Взглянув в испуганные детские глаза, бывший «сомалиец» махнул рукой:
– Теперь все в хлев. Завтра утром выпущу. И тихо сидеть! – Чернышев закрыл дверь и задвинул деревянный засов. Ту же процедуру он проделал и с входной дверью.
«Засовчик так себе. На один хороший удар ногой. Но шум, если что будет. Надеюсь, проснуться успею».
Потом Александр провел ревизию всякой посуды, стоящей в печи. К своей радости обнаружил там немало съестного. В одном чугунке было, что то похожее на борщ или щи. Во втором ароматная гречневая каша. На отдельной дощечке лежал овал ржаного хлеба.
Через полчаса по телу разлилось приятное тепло сытости, а вместе с ним и усталость. Парень сбросил с себя тулуп, немного поколебавшись, снял бронежилет и залез на печь.
«Так закончился его первый день в восемнадцатом веке, – это последнее, что он успел подумать, прежде чем провалиться в сон, чтобы оказаться в объятиях Екатерины.
Теперь этот подозрительный шорох за входной дверью. Саша бесшумно, не выпуская из рук автомата, скользнул с печи. Мгновенно, движениями, доведенными до автоматизма, надел броник. В тот же миг от сильного удара входная дверь распахнулась.
