чайным магазином Высоцкого, где теперь очередной бутик), редакционные машинистки просили не закрывать за ним дверь – “иначе не будем печатать”.
Действительно, он сразу бросился в глаза населению лагеря или так воздействует на память совершенный им подвиг, доподлинно установить невозможно – в этом специфика всякого “человеческого документа”. Несомненно лишь то, что прибытие советских военнопленных как монолитной группы, обладающей боевым опытом, повысило моральный дух узников Собибора. Уж очень отличались они от старожилов. Последние еще до лагеря не один год провели в гетто и были чрезвычайно измучены. Сказывалось время унижений и оскорблений. Многих сдерживали семьи, вместе с которыми их депортировали в лагерь. Люди были настолько замордованы, что, когда 14 октября 1943 года настал час постоять за себя, полторы сотни из них на побег не решились – остались в лагере. А те, кто решились и выжили, всю жизнь были убеждены, что, не появись там Печерский, они неминуемо оказались бы в газовых камерах”.
Группа евреев, прибывших 22 сентября 1943 года из минского трудового лагеря СС, была для Собибора совершенно нетипичной. На работу они шли маршевым шагом и пели “Если завтра война, если завтра в поход, если грозная сила нагрянет, как один человек, весь советский народ за советскую Родину встанет”. Вахманы, услышав советскую песню в лагере смерти, повыскакивали из барака, мимо которого проходила колонна.
Исторический опыт показывает, что организуют восстания далеко не самые забитые и угнетенные, в этом смысле закономерно, что Печерский и его соратники пробыли в Собиборе совсем недолго. Закаленные первыми годами войны и лагерями для военнопленных, эти крепкие люди мало чего боялись. Иллюзии давно покинули их, они понимали, что выжили благодаря чуду, ведь евреев в лагерях расстреливали сразу. Им везло слишком долго, теперь предстояло взять собственную судьбу в свои руки.
“Если еврей с сентября 1941-го все еще не разоблачен немцами, если он проявил столько изобретательности и воли, мужества и хладнокровия, и Господь Бог ему помогал в самых безнадежных ситуациях, то он уже просто не имеет права добровольно отказаться от борьбы, – писал Леонид Котляр, один из числа немногих выживших советских военнопленных-евреев. – Такой поступок означал бы акт капитуляции человека, дерзнувшего в одиночку вступить в единоборство с огромным, четко отлаженным механизмом массового истребления евреев”.
Они – советские военнопленные – были не похожи на остальных не только оттого, что много пережили за время войны. Их советское прошлое было куда жестче, чем, скажем, у благополучных (до поры) голландских евреев. В жестких условиях Собибора это давало всем прибывшим из Минска – Ефиму Литвиновскому, Александру Шубаеву, Борису Цибульскому и другим их товарищам – известное преимущество.
У Аркадия Вайспапира в 1938-м попал под волну репрессий против “националистических
