аварию недалеко от Смолевич. Помню, были слухи, что аварию подстроил КГБ – Машеров будто бы мог стать опасным соперником Генсеку.
Как я понимаю теперь, отец довольно длительное время и сам жил под угрозой ареста. Побывав недавно в белорусском историческом архиве, из учётной карточки отца узнал, что после войны он написал заявление в Бюро райкома партии. Коммунист Лука Романович Говорушко просил официально подтвердить, что в 1942–1943 гг., выздоравливая в деревне после побега из плена, он, бывший армейский политрук, был связным партизанского отряда.
Дело в том, что тогда в Рогачёвском райкоме и других партийно-советских структурах работали ещё бывшие партизаны, знавшие его в это время. И решение о таком подтверждении было принято. Зачем же отцу оно понадобилось?
Чтобы, как говорится, спать спокойно. Он не мог не знать, хотя бы от своего ссыльного племянника Ефима Говорушко, сколько бывших военнопленных с подобной биографией томились в сибирских лагерях. В школе, конечно, не подавал вида, был деловым и общительным, хотя часто и озабоченным в ожидании намечавшихся проверок из РОНО… Но дома расслаблялся, если так можно назвать желание не скрывать своего настроения. Чаще всего помню его молчаливым, редко улыбающимся, напряжённым. И, несмотря на индульгенцию от Бюро райкома партии, нервно вздрагивал, услышав поздний стук в дверь. Как-то объяснил: в украинских лесах ещё, мол, скрываются бандеровцы и бывшие полицаи, их там гоняют, так они перебегают к нам… В этих обстоятельствах ходатайство об освобождении Давида Раймера для самого отца, как я понимаю теперь, действительно было делом рискованным.
Между прочим, в Поболово жили несколько семей репрессированных, обвинённых в тридцатых годах чуть ли не в шпионаже в пользу Польши. Все пропали бесследно. Отец по просьбе родственников составлял письма в областное отделение КГБ, чтобы узнать о судьбе исчезнувших людей. В конце концов именно к нему в начале шестидесятых годов приехал представитель этой могущественной организации и на доверительной основе не только сообщил нужные сведения для передачи родственникам, но и имя доносчика, жителя соседней деревни Лиски. Имя это, однако, запретил обнародовать, якобы для того, чтобы не нанести вред детям этого человека, которого к тому времени уже не было в живых.
Отец, рассказывая мне об этом, не скрывал удовлетворения от доверия такого рода со стороны органов. Не исключено, решил, что вот теперь-то может спать спокойно…
В первое послевоенное десятилетие, а то и позже, беззаботным и счастливым отца я практически не помню. Разве только когда в доме появлялись гости, он, будто бы «по должности» хозяина, становился радушным и весёлым.
С наступлением тёплых июньских дней и летних каникул мы с Геной переселялись на сеновал, объясняя родителям, что там лучше спится. Было очень удобно: по вечерам «гуляли» ухажёрами допоздна, а рано утром вставали на работу в колхоз, разбуженные звуком тугих молочных струй в подойное
