ты и я. И если к тому дню, когда последние уцелевшие древляне будут брошены к ногам Эльги и Святослава, мы оба будем живы – с меня приличный меч.
Лют не сдержал улыбки – в первый раз с того часа, когда шел за Бернишей к Тормару, чтобы узнать все эти новости. Приличным мечом в семье назывался рейнский клинок, так называемый «корляг» с клеймом и золоченым набором – какой был у Свенельда и какой сейчас лежал на скамье, снятый Мистиной вместе с плечевым ремнем. Для Люта получить такой было бы почти то же, что сесть в круг двенадцати богов на небесных престолах.
Но дело-то не в этом. Лют опустил голову, с трудом подбирая слова для того, что переполняло грудь.
– Каково бы ни было мое оружие… – выдохнул он, – пусть оно убьет меня, если я не докажу… что я сын своего отца…
По жестким чертам Мистины вдруг расплылась улыбка, и от нее это усталое лицо стало ясным и красивым, будто солнце. А в глазах его мелькнуло некое чувство, какого Лют не привык там видеть. Добрая усмешка… радость… даже любовь. Но Мистина тут же прикрыл глаза, будто желал спрятать от него их влажный блеск, и опустил голову.
Это был самый жуткий день за всю Берестову восемнадцатилетнюю жизнь. Сначала он под руку вел – скорее волок – княгиню до веси. Она едва переставляла ноги. У избы он посадил ее на завалинку, ушел в огород и там снял изгаженные порты. Обтерся жухлыми лопухами и в одной рубахе пошел в избу – звать своих. Долго втолковывал заспанному отцу и матери: русы всех убили. Нет, не пьяные лежат. Мертвые. Он хорошо посмотрел. Зарубленные. Да, все – и бояре, и отроки их. Одна княгиня уцелела, вроде ранена, пусть мать ее осмотрит. Русов никого там нет. Ни одного человека. И лошадей их нет.
Надев чистые порты, пошел по соседям. Малина – весь большая, двадцать шесть дворов. Здесь, при Малиной горе, стояло самое старое святилище на Тетереве и притоках, самое сердце племени маличей. В ней жил сперва один род, потом к нему подселились соседи, потом все опять перероднились между собой, и сейчас малинцы, хотя делились на три рода – Сушиновичи, Новаки и Радятичи, – невест друг у друга не брали и девок отдавали только на сторону. Здесь, при святилище, исконно жил глава маличей, старший над всеми родами по Ирше и Тетереву. Раньше он именовался князем, но, когда лет полтораста назад маличи перешли под руку древлянского князя с берегов Ужа, стал боярином.
На Гвездоборов двор Берест отправился первым делом. Застал здесь только боярыню и челядь: оба Гвездоборова сына, Стан и Гостята, пировали с отцом на могиле… Он так и не смог сказать женщине, что она потеряла разом мужа и обоих сыновей.
– Идите на могилу русскую, – только и сказал Берест. – Людей возьми. Худо там…
И ушел, оставив ее думать, что боярин так упился вчера, что теперь от похмелья не в силах поднять головы.
В недолгом времени над Малином поднялся истошный плач. Из своих было зарублено восемь человек – все старшие, главы семей, приняли кровавое питье Маренино. Да еще с два десятка
