себя одиноко. Чтобы скорее справиться со скукой, нежели с голодом, я подсушил булку для бургера, зажарил на гриле говяжью котлету, нарезал солёный огурчик и прочие составляющие лучшего фаст-фудовского изобретения. Я обожаю бургеры, и чем бургер больше, тем он лучше, особенно если добавить к нему халапеньо, и побольше, чтобы аж вот-вот потекли слёзы от остроты. Но халапеньо я не нашёл, зато перчика чили в холодильнике лежало до отвала. Там вообще всего было до отвала, кроме халапеньо.
Я поставил виниловую пластинку любимой группы «Би-2» и вполголоса с выражением подпевал их песням. Я обожаю винил: есть в нём какой-то особый магический шарм, а этот волшебный треск можно слушать бесконечно. Вино же у меня ассоциируется со встречей, приятным времяпровождением, и чтобы не усиливать угнетение от одиночества я не наливал его в стакан (я не люблю бокалы), а пил прямо из бутылки, как когда-то в юности пил во дворе портвейн три семёрки, а потом уснул под звук скрипящего пола этажом выше. Так прошла моя первая неделя в «безопасном месте». Каждый новый день был похож на предыдущий и уже не приносил никакого удовлетворения, особенно, когда я в очередной раз заменял халапеньо перчиком чили. А дальше видимо что-то пошло не по плану…
Глава 3 (о падающих человечках)
Когда я не имел сознания, Когда я мыслил через мрак, Когда я видел боль, страдание, Когда горел кровавый флаг, Когда скулили люди в ранах, Когда гранаты рвали плоть, Я спал, я видел без сознания, Во мне боролись страх и злость. Когда я думал, что я умер, Когда считал, что это ад, Что бесконечный крик и ужас, Плач и стоны дни подряд
Мой остаток без пощады – Я думал, что я не живой. Мне мёртвым быть совсем не надо, Мне быть мёртвым не в первой. Нет, так не может. Мне нельзя!
Кричал я мозгом. Я живой! А нет – воскресну. Воскреситься мне не поздно. Мне есть зачем и для кого, Мне нужно жить. Ад безжалостный – прощай. Но вопли, стоны, мясо, кровь
Не прекращались. Я всё спал. И вдруг, рассеяв пепелище, В лазурном небе выплыл лик. И долгожданное затишье
Сменило слёзы, боли, крик. Русы волосы по плечи, Обрита грубо борода, А глаза бездонны, вечны, Я утонул в них, как когда
На шее камень опоясав, Бросаются в морское дно. Я замер, словно по приказу, Смотря в глаза, я видел всё. Я понял, что значит блаженство, Я почувствовал его. Я был как Будда, равноденство, Свет, гармония, покой. И так смотрели мы друг в друга, Мы молчали… лик пропал. И снова мраки ада, крови, И я всем телом прокричал: – Хватит! Не могу! Закончи!
Я медленно сходил с ума. Так тянулись мои ночи. Ночи… ночи… в них нет дня.
Я помню, как когда-то по роду своей профессии мне приходилось наблюдать за тем, как ночью людей забирает Смерть. Я сидел за холодной песчаной насыпью и наблюдал в ночной бинокль, как километрах в четырёх-пяти от меня, а иногда ближе чёрное небо, словно фейерверки в новогоднюю ночь освещали сотни трассеров. Казалось,
