генуэзец! Чует, отколь ветер дует.
– Славен молодец из конца в конец, да все стыдобушкой! – вставил Бренко.
– А что ему стыд? У него навычка купецкая: жизнь висит на нитке, а мыслит о прибытке! – отмолвил Дмитрий. – А вот как братца моего двоюродного совесть не зазрит на Москву руку поднимать! Слышно, в Орде Вельяминов на тя, брате, паче иных изветы наводит?
Князь обернулся к Владимиру Серпуховскому. Тот насупился мрачно:
– Будет ужо и волку на холку! Измыслил выворотень клятый лжу, будто ищу яз великого княжения из‑под тя, брате. Прю меж нами учинить восхотел. Достать бы токмо гада ползучего!
– Не о том речь, где виновного сечь, а о том, где он. А переметчик поганый у Мамая за Доном. Поди, достань того волка! – сказал Бренко.
– Ан не гонкой волка бьют – уловкой, – вставил Горский.
– То обмыслим еще, – сказал Дмитрий, пристально взглянув на Петра, – а покуда Тверь впереди!
К Михайловой столице московское войско вышло к пабедью. Горский, обласканный князем и получивший под начало конную сотню, невзирая на владеющую еще телом тюремную истому, первым вымчал на пыльную улицу городского посада. Под заполошный набатный гул, летящий из крепости, вынесся он к воротам, в коих толклись, запирая их, оплошавшие ратники. Ринуть бы сейчас напролом, ворота удержать, и – кончено сраженье! Слыша, как за спиною нарастает слитный гул конских копыт, Горский подумал с мимолетною досадой: «Не поспеют».
А рука уж сама собою сорвала с пояса аркан, и, свистнув в воздухе, волосяное вервие оплело замешкавшегося воина. Не давая полоняннику опомниться, Горский рванул коня вбок, и тверич, плюхнувшись в пыль, поволокся, взметая ее, к посаду. Вовремя поворотился Петр, ибо ударили вдогон смельчаку опомнившиеся на стрельницах вражьи лучники. Да поторопились, видно, тверские ратники – один лишь кованый рожон хищно звякнул о наплечье и со смачным чмоком вошел в бревно посадской избы.
Отскакав подальше, Горский придержал коня, дал встать на ноги тверичу, на котором порты и рубаха изодрались в лохмотья. Таким и узрел его Дмитрий, с князьями и воеводами подъезжавший к посаду.
– Ох и лют же ты, кмете, до тверичей! – засмеялся он, оглядывая полонянника. – Зубами ты его, что ли, драл?
– В городе князь твой али сбег? – вопросил он ратника, утирающего рукою грязное лицо. Тот, бережения ради, рухнул на колени:
– Тута, батюшка государь, тута. И семейство княжье все тута.
– То и добро.
Князь повернулся к Бренку:
– Вели, Михайло Ондреич, посад разбирать да острог осадный строить.
Горский меж тем приглядывался к тверскому ратнику.
– Вельми голос твой мне знаком. Не ты ли ночью у княжого терема в стороже стоял?
– Яз, боярин, яз, – угодливо закивал полонянник.
– Ну а коли ты, – усмехнулся Горский, – не заставить ли тя голым задом ежиков бить, яко ты нам ныне вдогон сулился? Благо и порты спущать не надо!
– Не
