хрена с теплого места убежал? Надоело по тринадцать часов за станком стоять. Занудился! На военном заводе жить можно. На обед гороховый суп с мясными обрезками давали. Пайка хлебная, как на фронте, а токарям еще в ночь крепкий чай полагался, чтобы не заснуть и на вал не накрутиться. Там никого танками не давили, даже бомбежек почти не случалось.
Насчет контакта с пехотой Гриша говорил верно. Ротные командиры и минометчиков гнали, не желая попасть под раздачу за чужие успехи: «Идите, ройте ямы для своих самоваров, куда подальше! А то повадились прятаться за чужими спинами». Надо думать, что и снайперов встретят с такой же радостью. Но Ангара всегда любил за собой оставить последнее слово:
– Ты, рыжий, гляжу, всего боишься! И танков немецких, и ротных лейтенантов. Девок тоже обнимать боялся?
– Зато ты, кучерявый, первый парень на деревне. Куда ни глянь, Ангара – герой!
– Герой, – подтвердил я, поддерживая товарища. – Он же под Москвой воевал. Медаль вон какую блестящую получил.
Сказал я это не просто так. Ангара любил к месту и не к месту напомнить, что он участвовал в декабрьском наступлении сорок первого года, и если бы не сибиряки, неизвестно, как бы все там сложилось. А медаль «За отвагу» чистил мелом, чтобы она все время блестела. Лейтенант приказал прекратить перепалку, а потом спокойно разъяснил, что где бы мы ни числились, а позиции для стрельбы будут на территории пехотной роты, и нам придется считаться с мнением ротных командиров.
– Им бы только в блиндажах сидеть, – опять подал голос Ангара. – Мы фрицев не трогаем, и они нас не трогают!
Те, кто успел повоевать в пехоте, побывали в ситуациях, когда установленные вплотную к траншеям в помощь нам легкие пушки и минометы вызывали на себя шквальный ответный огонь фрицев. Роты несли большие потери. Не хочу, чтобы у кого-то возникло мнение, будто склоки были обычным явлением на курсах. Это не так. Но любая учебная часть, маленькая или большая, состоит из живых людей с их привычками, недостатками. Многие уже потеряли близких, сами хватили лиха на передовой.
Это не могло не накладывать свой отпечаток на поведение курсантов, средний возраст которых составлял 19–20 лет. В целом мы жили дружно. Каждое отделение составляло без преувеличения как бы небольшую семью. Было принято делиться добытой где-то едой или присланными из дома продуктами.
Однажды двое ребят из нашего отделения забрели на консервный завод. Принесли десятилитровую банку яблочного повидла. Отделение прибрало банку, не отходя от кассы. Я съел без хлеба, запивая водой, с килограмм сладкой, не доваренной до конца массы, Желудок, хоть и с трудом, выдержал такую нагрузку, а на повидло я не мог смотреть несколько месяцев, даже когда голодал.
Вообще, питание в августе сильно ухудшилось. Суп и каша стали совсем жидкими, выручали только пайки хлеба. Тем летом всех нас не покидало ощущение голода. Воровали в садах яблоки, груши, сливы. Один из курсантов-пулеметчиков пытался продать украденные
