как рассерженная кошка. Но продолжала зазывно улыбаться… Вампирочка была хороша – алые губки, голубые глаза, платиновые волосы, а фигурка – блеск! Но соблазниться ею – все равно, что заниматься любовью с гюрзой.
Я молча снял с нее серебряные путы. Молодая упырица встала и грациозно потянулась. Встал и у меня.
– Красавица, я тебя залатал. Прошло около суток, и ты успела регенерировать.
– Ага, че-ло-век, заживет, как на собаке. Как на сучке… Грязной сучке, которую ты хочешь… просто вожделеешь!
Девочка сделала исполненный грации шажок в мою сторону. Я молча навел на нее «Сайгу».
– Дробовик с предохранителя снят, патрон – в патроннике. Знаешь, я слишком ценю свою работу, чтобы портить ее серебряной картечью. И я буду очень сожалеть, если придется сделать тебе экспресс-пирсинг, – вампирша была сейчас бледнее обычного. После регенерации она была голодна.
Кровососущая дива презрительно фыркнула и пожала плечиками, такими беззащитными…
– Одевайся, в шкафу найдешь все, что тебе нужно.
– Можешь трусики оставить себе. Это мой подарок, че-ло-век, – мне показалось, что за иронией и цинизмом хоронится тщательно скрываемая печаль. Та же печаль отразилась и в ее бездонно-голубых, но мертвых глазах.
Но все это длилось всего лишь секунду.
Одевшись, вампирша ушла в ночь. Наверняка – на охоту, уж слишком много сил она потратила на регенерацию. Но над этим, увы, я уже не властен.
Полночь. Не спится, рюмка коньяка на журнальном столике и снятая с предохранителя «Сайга» с досланным в патронник патроном рядом. Звонок в дверь. Под ложечкой шевельнулось неприятное предчувствие. Что же на этот раз? А неприятное предчувствие, оставшееся еще с войны, только усиливалось.
Бесшумно – наверное, научился у своих ночных протеже – я подхватываю ружье и тенью перемещаюсь к входной двери.
– Открой, че-ло-век… – интонация не презрительная, как обычно, а просительная.
– Твою мать! – Открываю дверь, не снимая цепочки. Посеребренной. Вот… Черт!!! Предчувствие меня не обмануло.
На лестничной клетке стоял, пошатываясь, бледный, как смерть, индивидуум. По лихорадочно горящим глазам и общей исхудалости его можно было принять за наркомана, коих немало в «культурной столице России». Особенно – на Сенной площади.
Если бы он не был вампиром. Тяжело раненным вампиром.
– Твою мать! – выругался я тихо. Лучше бы он этого не слышал. Вампиры отличаются большой чувствительностью, когда речь заходит об их ближайших родственниках. Большей частью потому, что первыми кулинарными пристрастиями кровососов становятся все те же безутешные родные.
Я молча открыл дверь. Шатнувшись, вампир вошел в коридор.
– По-мо-ги… – одними губами попросил он.
– Проходи в операционную. – Все повторяется, как и сутки назад.
Я уже
