Бельской.
– Не горюй, Белочка, ведь это виноваты мы с Кирой, – говорила Краснушка, тоже чуть не плача. – Мы сейчас же пойдем и выпутаем ее, – решительно прибавила она, энергично тряхнув золотисто-красной головкой.
– Стойте! – вдруг вырвалось у княжны, молчавшей все время и только хмурившей свои тонкие брови. – Если вы пойдете к инспектрисе, вас выключат точно так же, как и Бельскую: вы обе «мовешки» или считаетесь, по крайней мере, такими. Пойду к начальнице я и признаюсь, как и что было, под условием, чтобы Гаврилычу ничего не было, а вся вина пала бы на меня…
– Но ты пострадаешь, Нина! – протестовали девочки.
– Все-таки не так, как другие на моем месте. Меня не выключат потому, что Maman дала слово отцу беречь меня и я на ее попечении. И притом я ведь считаюсь «парфеткой», а парфеток так легко не исключают. Утри свои слезы, Бельская, а тебе, Краснушка, нечего волноваться, и тебе, Кира, тоже, – все будет улажено. Я ведь помню, как за меня пострадала Люда. Теперь моя очередь. Пойдем со мной к Maman, – кивнула она мне, и мы обе вышли из класса среди напутствий и пожеланий подруг.
Крошка, не говорившая со мною и Ниной более трех месяцев, быстро догнала нас у класса со словами:
– Помиримся, Джаваха!
Нина и я охотно поцеловались с ней в знак примирения.
– Видишь, и она тоже хорошая! – расчувствовавшись, сказала я.
Мы пробежали лестницу и коридоры в одну минуту и, остановившись у швейцарской, позвали швейцара.
– Что Maman дома? – спросила княжна.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, княгиня у себя, – почтительно ответил швейцар, знавший, что маленькой Джавахе открыт во всякое время доступ в квартиру начальницы.
Нина храбро направилась туда, не выпуская моей руки… Я робко переступила порог той самой комнаты, в которую около полугода тому назад вошла смущенной и конфузливой маленькой провинциалкой.
Княгиня сидела в большом удобном кресле с каким-то вышиваньем в руках.
Но на этот раз она не встала нам навстречу с ласковым приветом «добро пожаловать», а поманила нас пальцами, проронив недоумевая:
– Что скажете, дети?
У меня язык прилип к гортани, когда я увидела это строгое, хотя приветливо улыбающееся лицо начальницы, ее величественно стройную, крупную фигуру.
– Что скажете, дети? – повторила она, подняв глаза от работы.
Когда начальница заметила Нину, лицо ее вдруг стало ласковее:
– А, маленькая княжна, что нового?
Нина выдвинулась вперед и дрожащим от волнения голосом начала свое признанье. Добрая девочка боялась не за себя. Назвать Гаврилыча – значило подвергнуть его всевозможным случайностям, не назвать – было очень трудно.
По мере того как говорила Нина, лицо начальницы принимало все более и более строгое выражение, и когда Нина кончила свою исповедь, выдуманную ею тут же на скорую руку, лицо княгини стало темнее тучи.
– Я не
