земельного налога) в той или иной мере характеризовали британскую культуру как модерную или современную, поэтому колонизация земель была сродни процессу модернизации.
Одна из традиционных трактовок понятия современности связывает ее с определенным историческим этапом развития человечества, для которого свойственны радикальные, довольно стремительные и разнохарактерные изменения в жизни общества, определяемые такими характеристиками, как индустриализация (включая развитие новых технологий), урбанизация, интернационализация коммерческих, экономических и интеллектуальных связей, углубление разделения труда, секуляризация, бюрократизация, становление национальных государств с неизбежной централизацией власти и этнической солидарностью, демократизация, распространение и повышение уровня образования. Несложно заметить, что этот набор включает характеристики общества и государства, первоначально сформировавшиеся на территории Европы и Северной Америки. Такой подход в последнее время подвергается критике, в частности в рамках колониальных и постколониальных исследований, где происходит отказ от европоцентристского взгляда на феномен современности и процессы модернизации (см. напр. [Моханти 2011; Бхамбра 2007]). Однако для целей настоящей работы, которая освещает события XVIII–XIX вв., устоявшиеся дефиниции модерности вполне применимы, так как составляющие ее элементы в той или иной степени внедрялись британцами на контролируемых ими землях.
Речь в книге идет о колониальной форме модернизации, т. е. навязанной, нередко насильственной, директивной, осуществляемой по инициативе иностранной политической элиты, которая ставила перед собой задачи втаскивания отстающих в ее понимании территорий и населяющих их народов на следующую цивилизационную ступень и их интегрирования в Британскую империю. Колониальная модернизация хотя и стремилась к системности и тотальности, но, как правило, носила неравномерный и частичный характер, что объяснялось, прежде всего, прагматическими целями колонизаторов, ограниченными возможностями их финансовых и административных ресурсов, а также уровнем адаптивного потенциала местного населения. Как пишет К. Бейли, «термин „колониальная современность“ (colonial modernity) широко использовался в последних исследованиях для описания той культурной и эпистемологической модели, которая была политически санкционирована, но культурно чужда и насильственна для индийцев» [Бейли 2012]. Понимание важности и значимости локальных реакций и влияний привело к тому, что в современной историографии модернизация трактуется не только и не столько как вертикально (хронологически) выстроенная модель перехода от традиционности к современности или от «нецивилизованности» к «цивилизованности», но и как сочетание эндогенных и экзогенных факторов, что предполагает учет горизонтальных (пространственных) связей. Последнее вновь возвращает нас в лоно глобализационных исследований. Роланд
