обманывать собираемся, старик?
– А никого, понял?! Я сам себя обманываю – и только. Моя семья вместо пяти сотен получит четыре. Вот и все. Почему я все деньги должен отдавать Люсьен? Да им хоть сколько давай – они все проглотят. И спасибо не скажут!
– Это точно, – согласился Устьянцев. – Но все равно… Казуистика тут какая-то.
– Да тебе-то что? Моя шуба, мои деньги. Тебе только и нужно: позвони Люсьен и умоли ее продать шубу для дорогой двоюродной сестры. А иначе она погибнет, замерзнет на Севере.
– Так-то оно так…
– Да ты пойми – я все рассчитал. Мы никого не обманываем, только я себя накалываю. Но это уже мое дело. Пустим сотню на карманные расходы – и все дела. Как говорится, и волки сыты, и овцы целы. Ну?!
– Да позвоню, конечно, чего мне… Есть тут, конечно, того… Но как подумаешь, и в самом деле – ты только себя накалываешь. Ведь будешь Люсьен новую покупать – к четыремстам все равно придется добавлять. Сотню, а то и две…
– Ха, добавлять! Но это уже будет официально, в открытую, заработанное! Их никуда не спрячешь. А тут сотня наша… Нам с тобой – подарок, Наталье – подарок, и Люсьен – подарок, новая шуба. Каково, а?!
– Ловко! – восхитился наконец Юрик Устьянцев, и на сердце у него, кажется, отлегло. – Эй, Павлуша! – крикнул он, щелкнув пальцами. – Павлуша, подойди, пожалуйста! Есть тут кое-что заказать по новой…
В этот вечер Петров вернулся домой поздно. Жена не спала.
Недовольно гремела посудой на кухне.
– Мне никто не звонил? – спросил Петров. В ответ – еще большее громыхание посудой.
– И вечерней почты не было? – Петров как бы не придавал значения молчанию жены.
Люсьен, протирая посуду, резко развернулась у мойки и насмешливо взглянула на мужа, покачивая с укоризной головой.
– Ах, ах, какие взгляды! – спокойно прокомментировал Петров. Подошел к чайнику, открыл крышку; вода там была. Чиркнул спичкой, поставил чайник на газ. И вышел из кухни. Знал по опыту: больше пока разговаривать с женой не рекомендуется.
Заглянул в комнату сына. Семилетний Виталька, тайная гордость Петрова, спал как убитый. Раскинулся в постели, словно совсем маленький: одеяло сбилось в ногах, подушка вообще в стороне. Петров улыбнулся. Подложил подушку под голову Витальке, прикрыл одеялом. Постоял рядом, полюбовался сыном. Виталька как две капли воды был похож на отца – отсюда все его радости и беды. Когда все хорошо, Люсьен лелеяла сына; когда ссоры или нелады – Люсьен вымещала зло на сыне, одним видом своим (похожестью на отца), вызывавшем в ней раздражение. Ох, вырос уже Виталька… В первый класс пошел, а собранности никакой. Все в комнате разбросано. Одежда. Инструмент. На столе – в беспорядке книги и тетради. Единственное, что в идеальном порядке – расставленные шахматы на маленьком столике. Петров еще раз улыбнулся, потеребил голову сына, взъерошил ему волосы. Ждал, видно, отца. Расставил шахматы и ждал. Это у них было заведено с тех пор, как он выучил сына играть в шахматы (с четырех с половиной лет), – каждый вечер по одной,
