не помню, – буркнула я.
«Люблю я его или нет?» – спросила я себя, когда осталась одна в комнате.
…Мы только что расстались с Анатолием, вместе ехали в автобусе, и теперь он вместе с нами шел сюда, к знакомому домику, окруженному зеленым свежепокрашенным забором-штакетником. Он болтал без умолку, наверно, чувствовал смущение и хотел как-то заглушить его.
Я тоже ужасно волновалась.
Когда мы подошли к самой двери, я совсем не знала, что делать, и слова: «Где же ты собираешься жить, Толя?» – были уже готовы сорваться у меня с языка.
Но в этот момент дядя Егор неожиданно опустил мой чемодан на землю, повернулся к Анатолию:
– Ну, мы пришли. А вы что, тоже поблизости жить располагаете?
Я увидела, что Анатолий явно смутился, покраснел и ответил невнятно:
– Да нет… Я только так… проводить.
– Не имеете, значит, квартиры? – неожиданно вмешалась молчавшая до сих пор тетя Маша, и вопрос ее прозвучал сочувственно.
– Вот именно! – воскликнул уже энергично и даже с некоторой бравадой Анатолий. – Так сказать, бродяга беспачпортный.
– Бродяжить сейчас – дело пустое, – назидательно промолвил дядя Егор, – себе дороже обходится. А вот если с местожительством затруднение, то Марья поможет. Слышь, Марья, сведи молодого человека к Денисовым, они, кажется, в прошлом году дачников брали.
– Ну конечно, конечно! – захлопотала тетя Маша, обрадовавшись, что все так просто и благополучно разрешается. – Сейчас и пойдем! Они недалеко отсюда живут, Денисовы, и трех кварталов не будет. Вот только Верочку устроим…
– Верочку устраивать нечего, – прервал ее дядя Егор, – она домой приехала. И все для нее готово. А ты иди, время не теряй, молодой человек тоже с дороги отдохнуть, наверное, хочет…
Мы расстались. Уже на ходу Анатолий крикнул мне, что зайдет вечером, часов в семь.
…И вот теперь я сижу в своей маленькой комнатке на втором этаже, под самым чердаком, французы назвали бы ее «мансардой», и задаю себе все тот же мучающий меня вопрос: люблю я его или не люблю?
В моей «мансарде» метров восемь, не больше, железная кровать с никелированными шишечками, две табуретки, тумбочка, на ней кувшин с цветами, над кроватью на стене тканый коврик – по морю-окияну плывут лебеди, а на берегу стоит Бова Королевич, в кафтане и сапожках с острыми, загнутыми кверху носками, и смотрит на лебедей.
Я сижу на табуретке и гляжу в окно.
Еще совсем светло, да и времени-то немного – шесть с минутами.
Вещи свои я давно распаковала и развесила на вешалки-плечики. Повесила плечики на три вбитых гвоздя – вот и вся стенка занята.
А теперь я сижу у окна, опершись локтями на подоконник и подперев голову руками, наблюдаю за тем, что происходит на улице.
А там ничего особенного не происходит. Не спеша идут по своим делам люди, изредка проедет машина, чаще – таратайка или телега (таких теперь в Ленинграде и не увидишь), с шумом и визгом промчится на самокате мальчишка – вот и все уличное
