банан, Яков?
Попугай взял уже привядший банан крючковатой лапой, клювом умело снял с него шкурку и стал жадно отрывать и глотать сладкую банановую плоть.
– Кайф-ф-ф! – наконец громогласно сообщил он и сытно рыгнул. – Молодец, салага! Тепер-рь бы бабу бы! Ну, иди ж-же ко мне, крош-ш-ка!
И уставился загоревшимся взглядом на жену Сапрыкина, а перьевой хохолок на его голове встал дыбом.
– Так он еще и бабник? – ахнула Катерина и покрылась легким румянцем – то ли от возмущения, то ли от смущения.
– Да ну, болтает чего попало! – криво усмехнулся Сапрыкин, хоть тут же почувствовал острое желание поставить этому мерзавцу в перьях еще один фингал. Где-то там, в глубине его душе заворочался скользкий червь сомнения: что-то с этой птицей неладное. Мало того, что попугай оказался наглым матершинником, его болтовня к тому же еще выглядела вполне разумной, логичной. Но этого никак не должно быть – какие там у птицы могут быть мозги, кроме глупых птичьих? Однако Сапрыкин на всякий случай решил проверить Якова.
– Слышь, ты, урод – еще чего-нибудь ляпнешь непотребное, я тебе второй глаз подобью! – провокационно пригрозил он попугаю. Но тот и ухом, или чем там у него, не повел – как будто и не слышал вовсе своего новоявленного хозяина. «Ну, как я и думал – дурак дураком, – успокоился Сапрыкин. – Но какой все же гад, а?»
Яшка между тем задремал, по-прежнему сидя на краю холодильника. Сапрыкины выключили свет и на цыпочках ушли с кухни.
– Ну и что ты будешь с ним делать? – растерянно спросила Катерина. – Во-первых, никакой кормежки на него не напасешься – вон он чего требует. Во-вторых – он же такой охальник, что от людей просто стыдно будет. Уж и не пригласишь теперь никого, обматерит всех! А дети вот-вот вернутся из деревни – им-то какой пример будет?
– Да прокормить-то не беда, – почесал в затылке Сапрыкин. – Я бы его и к картошке приучил. Но то, что он отморозок – это ты в точку угодила. Такого уже не перевоспитаешь. Да, хоть и жалко, но придется его оставить в деревне у тещи. Завтра же поеду за Колькой с Танькой и отвезу Яшку.
– Да маме-то он на фиг сдался! – запротестовала Катерина. – Выпусти вон его в окно, пусть себе летит на юга, за своими папайями и, как их там, маракуйями, прости господи.
– Теща, я думаю, найдет с ним общий язык, – язвительно сказал Сапрыкин (он имел в виду, что мама его жены, Серафима Григорьевна, в случае необходимости могла завернуть непечатный аргумент такой впечатляющей силы, что у ее оппонентов тут же пропадала охота вести с ней дальнейшую дискуссию). – Да и поболтать ей будет с кем зимними вечерами.
…Глубокой ночью Сапрыкин проснулся от душераздирающего визга спящей рядом жены и еще чьего-то хриплого вопля. С бьющимся сердцем он включил ночник. На груди у Катерины сидел Яков. Одной лапой вцепившись ей в ночнушку, другой он теребил ее за волосы и хрипло кричал:
– Полундр-р-ра! Где бабки,
