Толю, она и сама жалела его. Бедный Толя, терпит меня, вот такую сумасшедшую, думала она.
Толя не был человеком эмоциональным, возможно, он умел страдать, но по нему это было незаметно. Он контролировал себя – не бил её и даже не кричал на неё. Эта его непробиваемость только растравляла её во время приступов, а после них вызывала в ней чувство вины. Она испытывала какую-то досаду, понимая, что он чувствовал себя умным, хотя едва ли справился бы с задачкой второклассника. Наверняка, он чувствовал себя правым и сильным, хотя был слабее многих. Она, конечно, завидовала ему. И ненавидела себя и за эту зависть. Выхода не было нигде: списать своё поведение на болезнь или гормоны ещё более унизительно, чем делать вид, будто ты нормальнее всех.
Иногда, она думала, что всё решил бы другой человек – умный и хороший человек. А иногда, уже не знала, что для неё значит этот «хороший». Она злилась на Толю за то, что он не ревнует её, когда она хороша, и не ударит её, когда она плоха, а значит, хотела кого-то не очень-то хорошего. Потакая своим разрушительным потребностям, она создала бы себе идеал в виде контролирующего и жестокого типа, но она слишком сильно хотела настоящей доброты, чтобы жить с такими идеалами.
Очень обычный для женщины вид терапии пришёл ей на помощь – одежда. Прошло едва не десятилетие после двухтысячного, тем не менее, провинциальный народ относился к готам настороженно, а то и враждебно. Сами же готы много говорили о фотках на фоне советских ковров и о выпивке на кладбищах. В силу малой эрудиции множество заурядных моментов и ей казалось верхом готичности, кроме того, достаток позволял ей лишь коряво пошитые костюмы из драных чулок и винила, но это неважно. Надевая такую одежду, она думала, что в совершенстве владеет чувством стиля. После растянутых свитеров, мужских трусов и пачки мыла вместо всякой косметики, особенно хотелось надеть что-то особенное. Столько лет она сама себя делала изгоем, но в этой одежде она не пряталась от людей. Она чувствовала себя красивой, а значит, уверенной и сильной. Это было невероятное чувство. Тёмная элегантность, облачённая в эстетику соответствующей музыки, сводила эмоции в особой точке, там, где для неё открывалось одно из её лиц – самое горделивое. Чтобы почувствовать такую горделивость, нужно было стать тем, что восхищает – это было долгожданное и выстраданное чувство.
Как бы ей ни нравилась странная одежда, привлекать критичные взгляды ей не хотелось, поэтому она лишь изредка позволяла себе одеться вызывающе. Аня одевалась вызывающе каждый день, что было удивительно. Идти за хлебом в сети, чуть мельче рыболовной, и на платформах двадцати сантиметров – удивительно, не так ли? Так хорошо сходить в клуб, думала Вероника. В клубе и наряды из винила и латекса были кстати.
В местном клубе, когда ни приди, всё было как всегда: запах грязных полов и ароматизированного табака, запудренные лица разодетых в чёрное готов и красные физиономии остальных. Там часто играла музыка в стиле готики. Там был бильярдный зал, два бара, большой коридор и небольшой
