посылку факса, чем письма. Транспортер – эта такая машина для посылки факсов, которая разрушает оригинал. Твое настоящее тело вместе с мозгом исчезает, тает. А это означает, что на другом конце вовсе не ты, а твоя точная копия, сделанная машиной. А сам ты – мертв, твои атомы свободно летают внутри корабля. Хотя во вселенной сериала никто этого не понимает.
И все-таки ты мертв. Мертв до скончания веков. Все твои воспоминания, эмоции и мысли закончились прямо здесь, на этой платформе, навсегда. Твоя жена, дети и друзья больше никогда не увидят тебя. Вместо тебя они увидят неестественную фотокопию, появившуюся на другом конце. И, поскольку эта технология используется постоянно, все люди, которых мы видим на корабле, являются копиями копий давно умерших людей, испарившихся членов экипажа. И никто этого не понимает. Они все продолжают беззаботно входить в машину, которая убивает сто процентов людей, использующих ее, но никто этого не понимает, потому что каждый раз с другого конца выходит совершенная копия жертвы.
Я уставился на него:
– Почему вы мне это рассказали?
Он пожал плечами:
– Вы сами спросили.
Его лицо ничего не выражало. Я вспомнил этого азиатского парня, время от времени исчезавшего в магической двери ларька с буррито, а потом появлявшегося неизвестно где. В это мгновение я почти спросил Теннета, что он знает и кто он такой.
Не знаю. Может быть, это все равно ничего бы не изменило. Может быть.
Часы шли, но копы не появлялись ни в моем доме, ни в квартире Джона. Все утро я беспокоился, что же скажу им, когда они придут, но настал полдень, и я уже больше беспокоился о том, почему они не пришли. Похоже, дела приняли такой оборот, что им стало не до нас.
Далеко за полдень я обнаружил, что стою за прилавком, пытаясь ногтем снять с DVD магнитную наклейку от воров (DVD – это такой диск, на который в мое время записывали фильмы. Не знаю, есть ли они еще в то время, когда ты читаешь эти записки). Я знаю, что уже не один раз жаловался на боль в глазу и плече, но тут хочу сказать, что и укус на ноге начал ныть, как сукин сын.
Я бы хотел позвонить и взять выходной по болезни, но уже использовал все за год, и до января не мог взять ни одного. Я брал довольно много выходных, по большей части в те дни, которые называл «Дни Душевного Здоровья». В эти дни я просыпался в таком настроении, что был готов убить любого, кто спросил бы меня, верну ли я двухдневный заем в среду или в четверг.
Я работал в «Уолли Виде-О!» уже пять лет, одним работником из трех; начал сразу после того, как меня вышибли из колледжа. В то время я услышал, как прославился Квентин Таран-тино: его заметили, когда он работал в видеопрокате, – хотел попытаться работать и писать сценарии. Дело в них происходило в будущем, и там должен был быть коп с думающим огнеметом в руках. В девятнадцать лет это казалось великолепной идеей. Но все дело в том, что у меня не было родителей, и никто не мог сказать, что я направляюсь вниз по дороге, вымощенной крайне ошибочными представлениями о том, что мир у тебя в долгу.
Люди, которые меня вырастили – я не буду упоминать их имена, –
