к нему. Приходили Гошик с Дуняшкой. Смотрели в окно. Приходил Герасим. Приходила мать. А жена не приходила. Хватит одного раза. У нее дел невпроворот по хозяйству, окинуть взглядом – года не хватит…
Первым увидел Коляй сына. Он копошился в саду перед домом, рыхлил землю под яблоней.
– Вот добрый хозяин, – улыбнулся Коляй.
Он, когда увидел Гошика, и увидел дом, и увидел землю, которую рыхлил тяпкой пятилетний сын, сразу обмяк сердцем; стоял у изгороди, положив руки на зелинки, потерянно улыбался.
– Папка! – Гошик отбросил в сторону тяпку и – через дверцы палисадника – кинулся к отцу.
Коляй подхватил его на руки, прижал сына к себе, прижался к нему сам. За эти дни у него отросла изрядная, чуть рыжеватая, а кое-где седая щетина, и табаком от него пахло круто, но Гошик не обращал внимания, жался к отцу и все повторял:
– Папка! Папка!..
– В дом-то пойдем? – спросил Коляй.
Гошка не ответил: стиснув зубы от чувств, кивнул только – ага, пойдем. Он, может, и слезу бы сейчас пустил, да знал: мужчины не плачут.
– Кто дома-то есть? – спросил Коляй у сына, держа его на руках, входя с ним в ворота.
– Мамка.
– А Дуняшка где?
– Дуняшку мама в поле послала. За щавелем для борова.
– Ясно.
С этими словами на устах и вошел Коляй в сени. Дуся месила отруби в ведре; оглянулась, распаренная, лицо жесткое, волосы из-под косынки сосульками торчат.
– Во, явился француз с войны! – сказала не зло, но и без насмешки: как бы между прочим.
Не снимая Гошика с рук, не обратив внимания ни на Дусю, ни на ее слова, Коляй прошел в дом. Чувствовал только, как покрылась испариной спина – ведь первое свидание с женой, а чего только не передумал он, представляя, каким оно будет. Вышло вот каким. На то она и жизнь.
В доме пахло свежестью, чистотой; на кухне из кастрюли лезло из-под полотенца тесто; Коляй опустил сына на пол, взял вилку, потыкал тесто – оно сразу осело на четверть, а то и на треть; Коляй бережно прикрыл тесто полотенцем, невольно покосившись на входную дверь: не видала ли жена? А почему покосился, почему «не видала ли?» – сам не знал.
Сел на лавку; поставил напротив себя сына, взъерошил ему волосы:
– Ну, как тут живете?
– Плохо без тебя. – Гошик прижался к ногам Коляя, отец поцеловал его в макушку. Пахло от Гошика неуловимо родным – будто топленым молоком, что ли.
Тут Коляй увидел, что дверь в большую комнату (они называли ее «зало») села, так что на глянцевом крашеном полу появился дугообразный след.
– Тащи-ка ножовку, – сказал он сыну. – И вообще инструмент.
– Дверь чинить будем?
– Угадал, – улыбнулся Коляй; руки у него хоть израненные, в шрамах, а истомились по работе.
С Гошиком они пересаживали дверь на новые петли, опилки липли к взопревшим лицам, пыхтели оба, не замечая ничего вокруг. Но чутким ухом Коляй слышал,
