ступай к себе в комнату, играй. Нечего под ногами у взрослых путаться.
– А ты папку не обижай! – вступился было за отца Ванюшка.
– Я вот тебе сейчас покажу: не обижай! Я тебе сейчас… – Ульяна стала оглядываться по сторонам, как бы ища ремень или плетку, чтоб хорошенько проучить маленького защитника: не лезь, мол, не в свое дело…
– Думаешь, я ремня испугался? – отважно спросил Ванюшка.
– Ладно, иди, иди, – погладил его по голове Гурий. – Поиграй пока… Чего ты…
– Папа, ты сколько раз обещал в шахматы научить… Научи, а?
– Сейчас, что ли? – поморщился Гурий: голова трещала ой как…
– И то верно: научил бы пацанов играть, – заметно смягчила гневный тон Ульяна. – Парнишки тянутся к тебе, а ты…
– Ладно, пойдем, – согласился Гурий и шаркающей походкой, как старик, поплелся с Ванюшкой в детскую комнату.
Между прочим, в тот день Ульяна сжалилась над Гурием – за обедом сама налила ему стопку:
– На, опохмелись, христовый.
Гурий недоверчиво скривил губы в улыбке: то ли радостная получилась улыбка, то ли заискивающе – подобострастная.
Выпил, посветлел лицом, помягчел душой.
Да, хороший в тот день обед получился: вся семья за столом сидит, все едят весело, с аппетитом. Раньше так часто бывало, а теперь все реже и реже. И сыновья смотрели на отца с матерью с любовью, с гордостью: как им хотелось, чтобы между родителями всегда были мир и согласие!
А через неделю Гурий опять сорвался.
Он, правда, не давал никаких обещаний Ульяне, и особо сознательной мысли у него не было, чтобы идти наперекор Ульяне. Просто все получилось, как получилось, – ни больше и ни меньше. Да и что могло измениться во внутреннем состоянии Гурия, даже и после угроз Ульяны, если все мысли и чувства, которые мучили Гурия, остались прежними: мысли о ненужности самого себя, как художника, как личности. Тут никакие угрозы никаких жен помочь не могут.
А пил он, как ни странно, чаще всего в общежитии: отчего-то как магнитом тянуло его туда. Поначалу и ребята, и девчонки относились к нему с любопытством, он был для них человеком из другого мира, из другого теста, но постепенно они привыкли к Гурию и практически не обращали на него внимания. Тем более что обычно он всегда молчал, а вот послушать чужие разговоры – любил, будто надеялся, что в этих разговорах откроется ему особая правда, особая истина. Иногда, действительно, его словно током пронзало, особенно если он выпивал побольше: вот она – истина! Ну, например, когда ни с того ни с сего Оля, скажем, Левинцова, говорила: «Ах, жизнь держится только на женщинах!» – или Валя Ровная небрежно бросала: «А, никто не знает, зачем на свете живем!» – или Оля Корягина говорила: «Главное для человека – здоровье!» – или Таня Лёвина заявляла: «Свадьба – это насмешка над любовью!». Казалось бы, все это были банальные слова, каких каждый из нас слышит тысячи на дню, но почему-то Гурию они представлялись иной раз откровением, отгадкой сложнейших загадок. А дело, конечно, заключалось в том, что Гурий
