работе, как ничтожен в досуге, – отсюда яркость созданного материального мира и нищета духовной жизни. Вот трагедия-то в чем! – ужаснулся однажды Егор. Он хотел приобщиться к истине – и приобщился к ней, а вместе с истиной хлебнул и новой лжи, нового обмана и пустоты – и ужаснулся!
Если не в философии, не в словах, не в понимании мировых законов истина – то и в создании материальных ценностей истины тоже самой по себе нет!
Одни болтают, другие работают, но ни те, ни другие не есть истина. Все люди – ложь, каждый несет в себе отраву и суету, гордыню и самолюбие, обольщение и обман. Человек не стал еще человеком, а уже предъявляет миру непомерный счет, оставаясь в духовном своем развитии на уровне неандертальца. Кто я сам? – спросил себя Егор. И ответил: неандерталец. Но неандерталец, который осознал это. Я чувствую себя обманутым, потому что люди, и те, которые болтают, и те, которые работают, – полны самооболыце-ния, им кажется: они живут по правде и истине, потому что иначе и быть не может, а на самом деле о правде и истине говорить смешно, потому что они и людьми-то еще не бывали и не живали.
И то раздражение, которое испытывал Егор в последнее время к своим товарищам-рабочим (хоть и совестно было признаваться в этом даже самому себе), и тот стыд, который жег его, когда он был студентом университета и чувствовал себя пожирателем чужого богатства, бездельником и нахлебником, – теперь все это соединилось в нем в одно всепоглощающее чувство – чувство неожиданной и яростной ненависти к людям.
Ненависти за обман и самообман.
За грубость, глупость и неправедность жизни.
За ложь.
За то, что, какой бы человек ни был – добрый или злой, работящий или бездельник, он – далек от того, чтобы называться человеком.
Вот что случилось с Егором в двадцать шесть лет: он возненавидел людей!
Он ненавидел злых и тупых.
Но хороших и добрых ненавидел не меньше.
Хороший и добрый человек нейтрализует нас, не дает оценить себя адекватно тому, что делает, чем занимается, по совести ли живет (чаще всего плохо, лениво и трусливо живет) – оттого Егор с еще большей ненавистью и раздражением относился именно к внешне добрым и хорошим людям (которые как бы заранее предупреждают: «Мы вот такие, хорошие и добрые, не трогайте нас, не надо…
грех…»), а злые, тупые или негодяи – те хоть не претендовали на снисхождение, и Егор относился к ним, как ни странно, лучше, хотя и их тоже презирал и даже ненавидел… Всех ненавидел, всех не любил! – вот в чем странный фокус-то.
И вот так, в двадцать шесть лет, Егор неожиданно ощутил, что в своей нелюбви к людям он вполне может совершить какое-нибудь безрассудное преступление – просто взять и ухлопать человека, любого, который вызовет в душе именно эту реакцию – раздражение, презрение или ненависть к себе.
Как же так получилось?! – недоумевал он. Хотел правды и истины, труда и справедливости, а пришел вон к чему
