взирающий на вас, насмехаясь над вашим неведением…
Но самым необычайным – и самым завораживающим – была пурпурная доминанта холста. Лицо с разверстым ртом возникало на рдяном фоне, как ком глины в луже грязи. Казалось, он медленно и неумолимо отделяется от нее, подобно тому как некогда в химических ванночках постепенно проявлялись серебряно-желатиновые отпечатки.
На второй картине, «Ведьма», зритель видел странную композицию, слишком новаторскую для своего времени (нечто вроде «Собаки» из «Pinturas negras»). Полоска земли (но здесь цвет наводил скорей на мысль о лаве, о раскаленной магме) косо делила полотно надвое. На этой оси возникала жуткая голова. Раскосые глаза, измученное сморщенное лицо, слипшиеся от грязи и торфа всклокоченные волосы. Казалось, ведьма тоже смеется таким же зияющим ртом и играет с вами злую шутку по другую сторону этой серной черты.
«Мертвец», написанный в более темных тонах, последними оттенками киновари и кармина перед сиеной, переживал агонию цвета сумерек. На полотне можно было разглядеть человека на каком-то ложе: кровати или носилках. Не в больнице, а скорее в камере или комнате с наклонным потолком. Странным образом искривленное тело, казалось, было едва намечено по сравнению с лицом, выписанным ошеломляюще подробно. Четкие черты, огромные глаза, точеный профиль – и снова этот широко разверстый рот, который на сей раз наводил на мысль не о смехе, а о небытии, с каждой секундой отвоевывающем себе пространство.
В пору увлечения судебной медициной Корсо с удовольствием читал научные трактаты девятнадцатого века. Он вспомнил описания внешности пациентов с третичным сифилисом. А именно следующее: изъеденное лицо, провалившийся нос, губы в рубцах и шрамах, тонкие, как клинок сабли, берцовые кости, деформированные болезнью, как металл – предельной температурой. Наверняка Гойя изобразил сифилитика, которого видел в какой-нибудь благотворительной лечебнице или богадельне.
Все это мало чем помогло Корсо в его деле, однако он был уверен, что убийца приходил сюда полюбоваться этими произведениями. Напитаться ими. Насытиться. Они стали тем пусковым механизмом, который дал ему команду перейти к действию. Или же они напоминали ему другую травму, подлинный источник его убийственного побуждения…
Корсо решил вернуться на первый этаж, чтобы расспросить смотрителей и узнать, не обратили ли они внимания на постоянного посетителя, странного поклонника этих работ. Он уже начал спускаться, когда снизу раздалось рычание, мгновенно перешедшее на такие высокие звуки, что превратилось в шипение и хрип, – заработал мотор лифта. Сквозь стальную кованую решетку Корсо увидел, как опускается противовес и приближается застекленная крыша лифта. Он машинально отпрянул и проследил взглядом за движением кабины.
В этот же момент за прозрачными дверями рядом со швейцаром он заметил мужчину, стоявшего к нему спиной: в светлом костюме и мягкой белой шляпе. В его мозгу молнией пронеслись слова
