я ощутил вкус смерти, похожий на вкус скисшего молока. Я поставил стакан на стол и пулей метнулся вверх по лестнице. Влетел в родительскую спальню. Мама спала так глубоко, что, когда я подскочил к краю кровати и бухнулся на колени, она спросонья ударила меня по лицу. Она хватанула меня локтем прямо по челюсти так, что я чуть не отлетел в сторону.
– Джо, – проговорила она, вся дрожа. – Джо…
Я решил не подавать вида, что она сделала мне больно.
– Мам… молоко скисло.
Она опустила руку и села в постели.
– Скисло?
Раньше у нее молоко в холодильнике никогда не скисало. В ее детстве холодильников не знали, и мама всегда гордилась, в какой чистоте содержится ее любимый «ледовый шкаф». Она всегда очень щепетильно относилась к свежести хранимых там продуктов. Даже обзавелась пластиковой посудой «Тапервер» на выставке-продаже. Как же молоко могло скиснуть?
– Ну да, – повторил я. – Скисло.
– Надо сходить в магазин!
Ее безмятежное спокойствие улетучилось – нервный ужас исказил черты ее лица, отчего проявились синяки и черные круги вокруг глаз, как у опоссума. У нее запульсировали на висках жилки нездорового зеленоватого оттенка. Челюсть у нее была фиолетовая. А брови, всегда такие выразительные, способные передать иронию и любовь, теперь сошлись на переносице знаком боли и страдания. Две вертикальные морщинки, черные, словно проведенные маркером, прорезали ее лоб. Пальцы вцепились в краешек одеяла. Скисло!
– Мам, у дяди Уайти на заправке теперь продается молоко. Я могу сгонять туда на велике!
– Точно продается? – Она взглянула на меня так, словно я героически спас ей жизнь.
Я принес ей сумочку. Она вынула оттуда пятидолларовую бумажку и дала мне.
– Купи еще какой-нибудь еды, – сказала она. – Чего хочешь. Вкусненького. – Она с трудом ворочала языком, и я сообразил, что ей, наверное, дали какое-то успокоительное, чтобы она могла заснуть.
Наш дом выстроили в 1940-е годы – это была крепкая постройка в стиле бунгало. В нем когда-то до нас жил руководитель управления по делам индейцев, надменный и щеголеватый коротышка, бюрократ до мозга костей, которого все у нас ненавидели. Дом продали племени в 1969 году и использовали как офисное здание вплоть до того момента, как он попал в список под снос. На его месте должны были возвести новое административное здание. Отец его тогда выкупил и перевез на крохотный земельный участок за городом, которым владел покойный мамин дядя Шаменгва, – если судить по старой фотокарточке в рамке, красивый был мужчина. Мама часто вспоминала, как он чудесно играл на скрипке, но его инструмент похоронили вместе с ним. А на оставшейся части земли, что принадлежала Шаменгве на противоположной окраине города, дядя Уайти выстроил АЗС. Дедушка Мушум владел старой делянкой в четырех милях оттуда, где и жил теперь
