местом, за которым кушал самый упитанный их одноклассник, как будто это он все съел и за собой не убрал – у этого невольного Гаргантюа накапливалось по семь глубоких тарелок, по пять мелких тарелок, где было второе – обычно пюре – а также стаканов шесть-семь из-под компота или чайной воды – иначе не назовёшь), разливал добавку из огромной древней кастрюли, на которой было что-то намалевано краской ещё поди в эпоху Брежнева; также масляный господинчик работал в школе сантехником, за что получил меткое и до безобразия смешное прозвище Вантуз.
Вантуз, как я уже упомянул, обладал сиплым голосом и масляной физиономией, но характер у него был какой-то подозрительно жизнерадостный, эта ухмылка лукавства и пугающего применительно к его возрасту (Вантузу было за сорок) оптимизма заставляла Степана думать, что Вантуз, должно быть, очень несчастен, раз за такой маской потянулся, раз ему понадобилось стать настолько откровенно фальшивым (какой оксюморон!), чтобы куда-то выдавить из себя эту печаль, как-то ее извратить.
He reinvented himself, говорят американцы.
И Вантуз, возможно, после какой-то травмы, развода или ещё чего, придя работать в школу, казался натурально клоуном – он смеялся с детьми, дразнившими его, делал вид, что собирается догнать их и ударить вантузом, шутил, что подкладывает дохлых тараканов в еду (а в каждой шутке, как известно…), потешно флиртовал с бегемотоподобной гардеробщицей, косился на часы в столовой и, когда перемена заканчивалась, восклицал:
– У-тю-тю-тю-тю! Время-то уж сколько!
Что, в сочетании с сиплым голосом, было ещё смешнее.
И для чего-то ведь была эта маска, наличие которой было для Степана очевидным, но сейчас он подумал, что он сам постоянно ходит в разных масках, чаще всего свинцовых, и оснований упрекать Сашу в двуличности у него не было, ведь он сам увидел себя двуличным, ощутив какое-то, пожалуй, противоестественное единство духа как со своим братом, так и с комичным Вантузом, и Степан решил, что мы (люди нашего склада ума), вне зависимости от надетых масок, закованы в это общее хроническое молчание, молчанием этим обсыпаны, как пеплом, и из пепла этого молчания бессильно кашляем, чтобы о нас вспомнили.
– Ну и где тебя носит? – размышления Степана были прерваны голосом матери, дозвонившейся на сотовый.
– По бабам шляюсь, – буркнул Степан и выключил телефон.
По бабам шляется! Если бы шлялся! Степан огорчился ещё больше и стал воображать себе идеальное свидание. Оно должно быть у неё дома, потому что у Степана дома зловоние, и они бы сидели у неё дома, пили кофе и разговаривали, и как бы это было хорошо, приятно и уютно, а идти куда-нибудь – некуда, вы ещё скажите в театр, вы ещё скажите в кино! Вы ещё скажите в кафе!
Вы ещё скажите в музей
Вы ещё скажите в библиотеку
Вы ещё скажите в молл
Вы ещё
