style="font-size:15px;"> Чистых вод, моя ласка! Как я рад, что ты вернулась! И спасибо, что показала мне свой мир. Как не похож он на всё, что я знаю. Но мне бы хотелось… Впрочем, оставим пустые мечтания. Тебе ведь наверняка интересно продолжение моей истории. Так, на тринадцатое лето я стал учеником горшечника. Точнее, сначала помощником, глинокопом. Дед Каслав был угрюмцем, приказания отдавал коротко, без особых пояснений. Хочешь – дойдёшь своим умом, а нет – то и кому ты нужен. Так он рассуждал. Пришлось мне самому идти в лес, искать по берегам рек да ручьёв глину, самому думать, в чём донести. Нашёл я хорошее место в глубоком овраге. Глина там была чистая, яркая, без земли и почти без камней. Набрал на радостях такой мешок, что еле по земле волочил. Очень хотел угодить деду Каславу. Одного не учёл – очень круты были склоны оврага. Битый час пытался выбраться оттуда, два раза грохнулся в ледяной ручей на дне, мешок с глиной вымочил, отчего он стал ещё тяжелее. Штаны и рубаху изорвал в клочья о сучковатые кусты, сам весь вымазался, вышел к домам прикрытый больше глиняной коркой, чем тканью. Дед Каслав глянул, подняв кустистую бровь, сунул нос в мешок, забрал, без труда оторвав от земли, и слова больше не сказал. Но я увидел, что он доволен! Думал на радостях рвануть обратно со вторым мешком, да дед Каслав покосился и коротко буркнул: «Куда? Домой иди. Завтра придёшь».
Мать увидела испорченную одежду, раскричалась, а отец услышал, что старик-горшечник не выгнал меня прочь, и хмуро отрезал:
– Помолчи, жена. Кой день из этого олуха толк вышел. Рубаху новую сошьёшь, чай, не впервой.
Мать поворчала, но всё же достала из сундука новое платье, сунула, не глядя, мне в грязные руки. Кое-как отмывшись в лохани на заднем дворе, рухнул я спать.
И приснился мне Лес. А над Лесом бушевала буря. Я шёл к тому самому оврагу, то и дело оступаясь на скользких мокрых камнях, запинаясь о корни. Ливень заливал глаза и больно хлестал по щекам, ветер путался в кронах и выл от злости, исколовшись о жёсткую кедровую хвою. Мне всё казалось, что я уже совсем рядом, что за следующим поворотом тропа нырнёт вниз, но снова и снова она уводила меня в сторону. Тёмный разгневанный Лес шумел и гудел, цеплял ветками за одежду и не хотел пускать меня к оврагу. Над головой с воплями и стрекотом принялась кружить целая стая сорок. Я удивился, почему они не скрылись от шторма, остановился и запрокинул голову, пытаясь разглядеть, что испугало птиц. И тут одна из них резко нырнула вниз. Я не успел ни охнуть, ни отвернуться, ни вскинуть рук – шарахнулся, оступился, упал на спину, а острые когти впились мне в щёки, больно царапая старый шрам от тетивы и добавляя новых. С пронзительным воплем проклятая птица клюнула меня прямо в левый глаз.
Я проснулся от собственного визга, на полу, весь мокрый: мать, не добудившись, окатила меня водой из ковша. Лицо нестерпимо горело, глаз дёргало острой колючей болью. Я с трудом заставил себя прикоснуться к нему трясущейся
