style="font-size:15px;"> – Кому сказал! – старик отвесил мне знатный подзатыльник, так что я мало не кубарем улетел к измазанному глиной корыту.
И всё же я не послушал деда Каслава. На другой день, рано поутру, первым делом помчался к старейшине Гойславу. Слушал он меня недолго. Хлопнул себя по коленям и давай хохотать. Обидно мне стало, аж слёзы брызнули. Право слово, дело ведь было о том, чтобы люди перестали пропадать зазря! Вскочил с колен, забыв о почтении, стал кричать и ругаться. Отче Гойслав тут же забыл о веселье, махнул рукой двум здоровым парням, что у дверей караулили. Выволокли меня под локотки да пинком с крыльца спустили, пригрозили в другой раз в тёмную запереть. Так и ушёл ни с чем. Только ладони о камни рассадил и новую одежду опять попортил. Дед Каслав встретил подозрительным взглядом, но я молча взял мешок и ушёл в овраг за глиной. От своего, впрочем, не отступился – всякий раз оставлял Лесу отдарок, иногда сам без обеда оставался, да жизнь моя мне дороже мнилась. А что другие о своей не думают… Злился я долго об этом. Но вслух больше не заговаривал.
На следующее лето исполнилось моё время Полной Воды. Не ведаю, как бы оно случилось раньше, а нынче привели меня в общее собрание, поставили перед старейшиной Гойславом. Родители должны были просить для меня имени и места в общине. Хорошо, если бы кто ещё за меня слово сказал, но я не ждал. А дед Каслав возьми да и выйди.
– С руками парень и с головой, – сказал. – Оставь мне его горшечником.
Мне и в голову не входило, что хмурый старик когда-нибудь допустит меня до круга. Чуть речи не лишился. Но было важное, о чём мне нельзя было смолчать. Не хотел я чужого имени. Хотел своё, проросшее во мне корнями лесными. Знал, что не принято так, что снова окажу непочтение и, может, опять мною мостовую выметут. Но рвалось изнутри, как росток кедровый ломало камни. Не остановить.
– Что ж, быть тебе горшечником. Нарекаю тебя…
– Чедромир! – выдохнул я как сумел, вскочив на ноги.
Получилось звонко, с петушиным изломом. Собрание ахнуло, мать дёрнула за руку, чуть пальцы не оторвала, отец треснул так, что в глазах потемнело. Рухнул я обратно на колени, но головы не опустил – надо было знать, так же ли зол старейшина, примет или в тёмную велит…
Гойслав хмурился, сложив руки на груди. Помолчал, жуя губами, оглянул опешивших людей. Хмыкнул. И почудилось вдруг: спрятал улыбку в усы… Приподнял бровь, покивал о чём-то сам себе и провозгласил:
– Чедромир!
Тут уж я сам готов был ему сапоги лобызать, да кто ж меня пустит. Мать с отцом схватили под руки, попятились, кланяясь и благодаря, вытащили на улицу, опять тычков надарили – вот и всё празднество. Следом вышел дед Каслав, махнул рукой. Выпростался я из материных цепких рук, поправил одежду, пошёл следом. Тайком надеялся, посадит нынче дед за гончарный круг… Но он лишь сунул мне в руки аж два мешка да послал за глиной. Это уж назавтра я понял, что второй мешок был для меня.
Учиться
