бедолаг с подходящей статьёй.
Всё зависит от нависшего над кнопками жёлтого прокуренного пальца с грязноватым ногтём – как от перста судьбы.
Я сидел в коридоре. И услышал, как в кабинете один сыщик брезгливо сказал другому:
– Да забей (он сказал другое слово, от которого я вздрогнул и болезненно поморщился) ты на него. Это же человеческий шлак. Он же собственную тень увидит – обдрищется!
Каждое слово перемежалось матом, обильности и виртуозности которого позавидовали бы старожилы тюремных камер. У моего астрального дуршлага просто напрочь вынесло дно.
Викентьич меня каждый раз встречал, как сына родного. Потому что во время моего отсутствия граждане, воспрянув духом, оттягивались и свинячили по полной. Облепляли листовками даже столбики. И я с воодушевлением, соскучившимися по работе руками сдирал объявления. После чего не менее усердно клеил новые.
«Помогите следствию! Обнаружено неопознанное женское тело. Перед смертью подверглось насилию в извращённой форме… Волосы светлые, на вид 30—35 лет…» С мутной серой распечатки на меня одним подпухшим глазом смотрело изуродованное лицо маленькой бомжихи.
В первое время я пропускал по графику ту конечную остановку. Жутковато было: мало ли что. Говорят же, убийц всегда тянет на место преступления.
Тянул до последнего, пока какая-то вредная старушонка из ближнего дачного общества не пожаловалась, что у них не остановка, а хлев. Объявления лепят уже даже на хлебный мякиш и на слюни.
…Место, где лежала маленькая бомжиха, до сих пор хранило форму тела. В выемке примятая трава не распрямлялась, а хирела, бледнела и жухла. И новая не росла, точно земля в этом месте была отравлена.
Окончив работу, я долго смотрел на эту округлую выемку. Потом зачем-то сел туда, прикладывая тут и там ладони к земле. А потом и вовсе растянулся, чувствуя влажный земляной холод и щекотание травинок.
Так же щекотали моё лицо мягкие белокурые волосы маленькой бомжихи. Я их гладил, целовал. Говорят, женские волосы пахнут всяким-разным. Ничем они не пахли – волосами, и всё.
Потом пытался разжать поднятые стиснутые, тёплые круглые коленки под старушечьей юбкой. Она не сопротивлялась, потому что набралась в хлам. Наверно, поэтому у меня ничего не вышло, только брюки вызеленил. И ещё потому, что это, как ни крутите, была первая женщина в моей жизни.
Когда я встал и застегнул штаны, она безмятежно спала. Оставлять этот подарок судьбы было непозволительной роскошью. Огляделся: никого. А кому в четыре утра нужны автобусы?
И увлечённо, как ребёнок, исследующий внутренности сломанной машинки, я принялся восполнять пробелы в физиологии женского тела. Тело было мяконькое, восхитительное, упругое как мячик. А внутри – тёплое, скользкое, липкое и остро пахло килькой в томате.
Ей стало больно, и она вскрикнула,
