Евагрий снова серчать надумал, – недовольно сообщил он. – Чего так долго-то? Небось не в княжьи хоромы послан.
2
– Здесь он. Помирать собрался.
Дворский кметь оттопырил губу, ушел в сторону, сел на перевернутую телегу и принялся чистить ветошкой и без того чищенный холопом меч.
Даньша поглядел через узкое, в полтора кулака окошко. В порубе было темно и глубоко. Несло отхожим духом. Где-то там внизу что-то глухо ворочалось.
– Эй! Кто живой есть? – позвал Даньша.
Иных звуков не было. Даже ворочаться перестало.
– А может, помер, – буркнул княжий отрок, – пока я за тобой ездил.
Всем видом кметь пытался втолковать окружающим, что невзначайная погибель старшего дружинника, заточенного князем в поруб, является для него смертной обидой. Глядеть за узником поручили ему. Кормить и поить тоже. Чтоб не совсем затосковал. А тот захотел вдруг протянуть ноги. Что князь-то скажет?! Уморили, скажет, моего Душилу…
– Я те дам – помер, – погрозил Даньша. – Лучше объясни заново, как он в поруб угодил. Я чего-то не совсем понял.
– Чего тут объяснять. Слыхал небось, к князю латынские послы прибыли, дочку сватают для ихнего короля.
– Ну.
– Ну и перепились на пиру. Душило и этот… рыцарь Ромуальд. Пошли ворон стрелять. Там их и повязали. Не сразу, правда.
– Это кто тут мне кости перебирает?! – зычно громыхнуло из поруба.
Даньша обрадовался:
– Ну вот, а говоришь – помирает. Кто помирает-то?
– Даньша, брат крестовый! – взревело в порубе. Бревна задрожали.
– Душило, упырь ты мой родной! – Даньша одной рукой облапил оконце, как бы обняв друга. Второй руки у него не было, рукав суконной свиты заткнут за пояс. – Где ты, не вижу…
– Да тут я, не достать до окна, яма глубокая… Савка тебе чего наплел про меня? Все брешет. Не так было.
– А как?
– Князь на меня разгневался. Я пятерых из младшей дружины покалечил.
– Семерых, – уточнил Савка.
– Ты уж там молчи, смерд.
– Я не смерд.
Кметь оскорбился и ушел. Из-за сруба кладовой клети торчал лишь его нос.
– Шестерых покалечил, – поправился Душило. – Так они сами… Нечего под руку лезть, когда я из лука стреляю. Не люблю я этого.
– Для чего по церковным крестам-то стрелял?
– По крестам – не знаю, наговор это. Бояре меня не любят. Поклепничают князю. Мы с рыцарем Мудальдом по воронам били. На спор. Я не виноват, что они все по крестам сидят. Как будто в Киеве больше сидеть негде. И рыцарь этот… Если б я не выпил столько меду, я бы ему голову скрутил. Чего он… А так я добрый.
– А чего он?
– Сперва новгородскому епископу козу строил, думал, никто не видит. Епископ, болезный, затеял прю с латынцами о вере. Как будто в Киеве
