пребуду покорная, верная жена…»
Порою она даже пыталась напугать супруга тем, что отправил детей в деревню:
«Что угодно, я без вас их при себе держать не буду», мол, каково одной воспитывать, но и в деревне не то, «потому, что мне их заключить в деревню жить, каковое я им могу там дать воспитание, уже и учить их леты те приходят». Так писала она в 1762 году, хотя тогда, по существу, и ехать-то некуда было. Только что закончилась Семилетняя война, а Румянцеву ещё предстояли боевые действия против Дании, которые замыслил Пётр Третий.
Но вот в 1764 году Петр Александрович получил назначение командующим Украинской армией. Ему не было и сорока, а в подчинении – целая армия.
Главная квартира располагалась в городе Глухове. Возможно, слёзные письма всё-таки подействовали. Румянцев дал согласие на приезд семьи, и Екатерина Михайловна, собрав детей, поспешила к нему, чтобы быть рядом.
Ещё три года вместе, в семье. Но в семье ли был Пётр Александрович? Не сломлен ещё вековой враг – турки. Нужно быть готовым к их коварству. И Румянцев дни и ночи напролёт в войсках. А они разбросаны на обширной территории. Неделями не попадал он домой. А жена одна. Постоянно с детьми. Они тоже страдали, потому что практически не видели отца. Дома Румянцев бывал редко, но и дома ему постоянно не до них.
Екатерина Михайловна готова была терпеть все невзгоды, лишь бы быть рядом с любимым, хотя бы вот так, почти формально, но рядом. Но Румянцеву семья мешала. Ему мешало в жизни всё, что не касалось военного дела. Он убедил супругу ехать в Москву. Екатерина Михайловна уехала в марте 1767 года. И снова переписка, которую перепиской назвать сложно – писала в основном она. Пётр Александрович отвечал редко, очень редко. Конечно, служба на первом месте, но, наверное, если бы очень хотел, нашёл бы время ответить, хоть несколько строк.
А злые языки тут как тут – у графа любовница! Это особенно печалило Екатерину Михайловну. Значит, дело не только в постоянных делах и заботах о подчинённом воинстве, значит, дело совсем в ином – он просто не желал общения с нею.
Она упрекала его в том, что ему «жену бросить и сокрушить, это плюнуть, а матресу покинуть жаль».
Любовница, мол, не мешает службе… А как же она, законная жена, как же дети? О детях беспокойство особое. Она уже начинала думать, что дети от нелюбимой жены не любимы, и в этом, именно в этом всё дело. Она жаловалась Петру Александровичу, старалась достучаться до его сердца, заявляя, что «дети ноне от меня погибают, какая я им мать могу назваться, что от меня единственно они страждут… Все горести беспримерные претерпеваю».
И тут же, опасаясь, что стенаниями своими только усугубит дело, только ещё больше оттолкнёт мужа, просила: «…не сердись. Бога ради, я сие истинно без сердца пишу, но слезами горькими, видеть, как я несчастна в свете рождена… Вижу уже, что тебе совсем не надобна, и ты в жизни уже ничего для меня и сделать не хочешь, а я льщу себя еще надеждою, что человеколюбия из одного ты войдёшь в моё состояние когда-нибудь и увидишь правость мою пред
