С губ тихо слетело: – Иай, шайтан! Напугал… Ух-ходи пока цел, Пятнистая Смерть. Уходи, Турья голова тебе брат…турья голова. Да будет удача на твоей тропе.
При звуке человеческой речи, узорная шерсть вздыбилась на загривке зверя. Почти распластавшись на земле, барс выгнул спину и вновь угрожающе зашипев, оскалил клыки.
Большие глаза, горевшие лиловым огнём, и неотрывно следившие за всадником, в раз стали неподвижными. Теперь это был не просто красивый пятнистый сфинкс, а беспощадный опасный боец, вооруженный клыками и когтями, что по крепости и остроте не проигрывали булату; страх и колебание перед человеком уступили место ярости боя. Инстинкт самосохранения превратился в храбрость. В дрожащей ненавистью плазме глаз зверя отразился лик вековечного врага – человека. Статный в косматой бурке и такой же папахе, опоясанный шашкой и кинжалом с серебряной рукоятью. Весь его облик – бронзовое грубое лицо, твёрдая складка губ, горбатый нос, напряжённые крылья ноздрей и глаза, вспыхнувшие решительным страшным светом – ударили чернильной тьмой в раскаленные зрачки хищника. И тот ужаснулся сей непроглядной тьме, обрекающей его на неизбежную смерть.
Поединок взглядов длился не более трех– четырех секунд. Изумрудные глаза хищника почернели от бешенства, налились кровью: он принимал бой. Однако в неуверенной выжидательности барса чувствовалось колебание охотника, который забрёл на чужую территорию. И впрямь, его обширные владения остались много выше в горах, в стране Голубого Безмолвья…Там, где покоятся вечные льды, где искрится алмазными филигранями ослепительно белый снег. И одному лишь Небу известно, что заставило Пятнистую Смерть спуститься к людским дымам? Быть может, погоня за жертвой?
Барс выжидал. И все же, тот самый древний инстинкт самосохранения неукротимо и властно приказал хищнику отступить перед вооруженным винтовкой человеком. Продолжая скалить клыки и прожигать мерцающим огнем глаз заклятого врага, зверь попятился. Вдруг, оттолкнувшись от базальтовых глыб задними лапами, он сделал гигантский прыжок длиной в целых двадцать пять локтей. Уже не оборачиваясь, прижимаясь к камням пушистым брюхом, хищник беглой, скользящей ступью обогнул замшелый выступ скалы и с глаз долой – будто и не был.
Гобзало бросил винтовку в чехол, не спеша размотал башлык. Подставил прохладному ветру пылающее лицо, провел рукой по вспотевшему лбу. Перед мысленным взором вновь промелькнула гибкая узорчатая спина, – владыки заоблачных снежных пиков.
Усталое лицо горца треснуло в улыбке. Он усмехнулся сам себе, словно вспомнил какую-то шутку, но белозубая улыбка его была жуткой и холодной, под стать влажному оскалу, и стаявшему в скалах хищнику.
После исчезновения барса, на горной тропе вновь загустела тишина, нарушаемая лишь металлическим стрекотом кузнечиков в тропе.
Покинув седло, Гобзало, напился студеной родниковой воды, пристально огляделся окрест. Тени редких деревьев и скал удлинились. Огромный
