чуждую по природе отцу, но столь понятную и желанную материнской сущности.
Да – дай – ии! В горах Южного Дагестана, Аварии в соседней Чечне уже давно грохотали русские пушки, рушились скалы, отчаянно-зло звенела и скрежетала сталь, рвались ядра, свирепо визжала картечь… Идущие на смерть во славу Аллаха мюршиды захлёбывались собственной кровью… В Гидатле, и в частности, в Ураде, всюду были видны вооружённые с головы до ног люди, той же горской породы и крови, что и она… Их мир, как и её, Мариам, всё глубже, фатальней и гибельней увлекался в какую-то адову бездну, на дне которой уже много лет перекипала и клокотала кровавая сеча… Смерть от пуль и штыков урусов ежедневно косила горцев. Раскрошенные ядрами, обугленные сакли аулов источали тошнотворные, удушливые запахи мертвечины и падали; безглазые, безскулые каменные руины выглядели угрюмо и жутко. И сам воздух в ущельях, казалось, дышал угрозой и смрадом тлена.
Но Мариам – горянка, дочь Урады, уроженка гидатлинского вольного общества.
Его защитникам страх не ведом. Потому, что сказано под Великим Небом: «У героя всё добро – под ногою», потому что «у героя одно лицо, у труса – два», потому, что «ни мать, ни жена храбреца не плачут!»
В ушах Мариам звучали не только взрывы, предсмертные проклятья и стоны. В сердце и ушах её звучали древние, как горы, песни матерей Дагестана, что из века в век поют у колыбелей своих сыновей:
Пусть у храброго отца
Не родится робкий сын,
Ибо должен будет он
Дать отпор врагам отца.
Пусть у робкого отца
Не родится храбрый сын,
Ибо должен будет он
Разделить позор отца…
А потому Мариам улыбалась, вслушиваясь, всматриваясь в себя, в крохотную, пульсирующую жизнью капельку… И бессознательно напевала:
Ты пока, что колобочек,
Но потом ты станешь пулей.
Станешь молотом тяжёлым,
Что дробит и рушит скалы.
Станешь ты стрелою точной,
Не летящей мимо цели,
Станешь ты танцором статным
И певцом громкоголосым.
Перед воинами рода
Бегуном ты станешь быстрым
И наездником – джигитом.
По долине ты проскачешь,
Пыль из-под копыт взовьется,
Чёрной тучей станет в небе…
«О, Алла!.. Кто не слышал материнской песни, всё равно, что вырос сиротой, – говорят в горах. – А кто вырос без отца и матери, всё же не сирота, если пели ему над колыбелью наши дагестанские песни». Ай-е! Кто же мог петь, если не было ни матери, ни отца? Воллай Лазун! – Сам Дагестан пел, покрытые вечными ледниками пики Кавказских гор пели, бурные реки и стозвучные водопады пели, люди, живущие по горам, и орлы под облаками.
