лишь несколькими дежурными фразами.
В трубке воцарилась тишина. Берди представила Маделейн, сидевшую за своим безукоризненно чистым столом в тихой приемной, где она обычно проводила целые дни. С давних пор Берди смутно подозревала – впрочем, при полном отсутствии доказательств, – что под маской деловитой любезности Маделейн осуждает ее. Наверное, думает: какая жалость, что профессия, внешность и темперамент дочери Ангуса Бердвуда не годится для напряженной светской жизни. Ангус вдовел и не выказывал ни малейшей склонности вновь жениться. Дочь, соответствующая стандартам, могла бы стать ценным вкладом в карьеру. Блистательной хозяйкой приемов для представителей прессы. Дальновидным организатором политически выгодных званых ужинов. Очаровательной компаньонкой на коктейлях и премьерах. Но даже в самых смелых фантазиях Маделейн не смогла бы вообразить в этой роли Берди. Если у Маделейн вообще есть смелые фантазии. В чем Берди сомневалась.
Конечно, если бы Берди не ушла из юридической сферы, все могло быть по-другому. Став адвокатом, она заслужила бы одобрение Маделейн. Если бы бралась за громкие дела, выигрывала их и посещала хорошего парикмахера.
– Добрый день, детка! – послышался в трубке невозмутимый голос Ангуса.
Чувство, будто ее обложили со всех сторон, покинуло Берди.
– Привет. Я уезжаю на пару дней. Вот и хотела узнать: может, поужинаем сегодня вместе? Перед моим отъездом? Ты не занят?
Она вдруг заметила, что по-детски скрестила пальцы «на удачу» и тут же решительно распрямила их. Нет уж, хватит!
– Свободен как птица, детка. «Пьер» подойдет? В половине восьмого?
– Отлично.
– Тогда до встречи. Буду ждать с нетерпением.
– Спасибо, папа.
В трубке воцарилась тишина. Берди вернулась в гостиную и включила музыку погромче, чтобы слышать в ванной. Она вынимала из встроенного шкафа приличный, пригодный для ужина в «Пьере» с отцом наряд – черные брюки, кремовую шелковую блузку и черные туфли, – а тем временем музыка Моцарта заполняла открытые пространства пустого дома и ее мысли. Берди выложила одежду на стул у шкафа, прошлась по комнате, чтобы задернуть шторы, и окинула взглядом маленький двор с качающей ветками зеленью и шныряющими соседскими кошками.
Она вытеснит из головы Хоупс-Энд и Тревора Лэма до завтрашнего утра, пообещала себе Берди. Не станет думать ни о Джуде Грегоряне, ни о судебных ошибках, а тем более о безнадежно запутанных ситуациях, нищете, потерях, жертвах, впустую потраченной жизни и возможностях.
Как и о смерти.
Но когда Берди возвращалась из душа, шлепая босыми ногами по шелковистым отполированным половицам, зазвучал «Реквием». Одеваясь в черное, она жалела о том, что не выбрала другой диск, что когда-то посмотрела «Амадей», и в особенности – никак не могла выбросить из головы все тот же вопрос.
Вопрос, который
