что он уже давно погиб.
Наконец мы добрались до Сандвичевых островов и стали на якорь на высоте Гонолулу, на острове Оагу. Острова эти были описаны так часто, что я не пробовал описывать их; скажу только, что их одиннадцать и самый большой – Гавайи, в 88 миль длины и в 68 ширины. На нем две величественные горы, каждая больше 13 тысяч футов в вышину, – Мауна Неа и Мауна Лоа. Последняя постоянно выбрасывает огонь и распространяет громадную тень над океаном.
Покинув Гонолулу, мы стали на якоре в бухте Кеплакеакуа, известной тем, что здесь погиб капитан Кук. При входе в бухту мы увидели вдали грозную вершину Мауна Лоа. Все вокруг носило ясный отпечаток вулканического происхождения почвы; отдельные утесы подымаются вокруг бухты, на северной стороне которой каменная гряда представляет собой очень удобное место для пристани. Тут был убит капитан Кук, когда пробовал пробраться к своей шлюпке. В нескольких ярдах от воды стоит кокосовое дерево, у подножия которого, как говорят, он испустил дух. «Имогена» увезла верхушку дерева, а ее капитан прикрепил к его стволу медную доску, нижняя часть которой была сильно просмолена, чтобы сохранить ее от действия воды. На доске крест и надпись: «Вблизи этого места пал капитан Джеймс Кук, знаменитый кругосветный мореплаватель, открывший эти острова, 1778 года от Р. Х.».
Тамаку позволили оставаться на берегу во все время нашего пребывания у острова. Он добровольно явился к нам и выразил готовность остаться на корвете.
Мы снова направились к югу. Командир должен был посетить архипелаги западной части Тихого океана, но он хотел сначала осмотреть остров, на который мы чуть было не налетели во время бури.
Между прочим, до сих пор я очень мало говорил о моих товарищах по службе, за исключением мистера Уорзи, Питера Меджа (ментора моего, как, впрочем, и всей молодежи) и моего приятеля Томми Пекка. Был у меня еще один товарищ – Альфред Стэнфорд, чрезвычайно приличный, симпатичный молодой человек. Кроме них за столом у нас обедали врач, помощник штурмана и клерки капитана и судового комиссара. Среди матросов моим главным другом был старый Дик Тилльярд, к которому я обращался за всеми сведениями по морскому делу и всегда получал их. Всю свою жизнь он провел на море и едва ли пробыл когда-нибудь целый месяц сплошь на суше. По-своему он был философ, и философия его была самая хорошая, потому что опиралась на безусловную веру в Провидение. Если случалось что-нибудь неладное, он неизменно говорил: «Это наша ошибка, а не Того, Кто правит нами; веруйте в Него, молодцы, веруйте, и Он уладит все».
О младшем лейтенанте, штурмане, враче, судовом комиссаре я мало что могу сказать. Насколько я знаю, это были люди, не отличавшиеся особым умом, но почтенные и очень дружные. В общем наш корвет можно было считать счастливым в этом отношении.
Нельзя обойти вниманием нашего лоцмана, довольно важную личность на корабле. По крайней мере так думал мистер Флетчер Ялопп. Он любил, чтобы его называли этим полным именем, что мы, младшие, всегда и делали, когда нам бывало нужно что-нибудь от него. Командир и офицеры звали его просто «мистер
