крючки и карабины, различного размера наручники, а посредине – деревянный табурет. Стены тёмные, неприметные и мрачные, а подсветка пряталась где-то под полом, или потолком, но может, это стены излучали тусклое свечение? Не было ни окон, ни лишних дверей, из мебели – один табурет, пол – деревянный, рассечённый грубыми шрамами, усеян выемками, – следами от тонких каблуков и трещин, будто на нём рубили мясо, втыкали ножи и топоры, распинали жертв… А ещё, что он заметил, только что: застывшие пятна крови и багровые следы мужских ботинок.
Хотел бы он верить, что это всего лишь придуманный игровой мир…
– Потерпи, – сталось совсем немного, – снова услышал её свистящий шёпот возле левого уха. Сладкий и очаровательный.
А, тем временем, пока он дрейфовал в своих воспоминаниях, пытаясь понять: «почему здесь раньше не был…, её ли это комната?», она продолжала играть свою роль притом, что ни разу не сделала больно, пока трепала за патлы, пытаясь фальшиво задушить цепочкой… И играла на публику, вертелась так, чтобы камерам было всё видно.
А могло бы быть наоборот. Заходила с таким лицом, как перед казнью. И ясно одно: перед камерами, получая настоящую боль, а не наигранную, как он, ещё надо играть роль того, кому всё это нравится даже, если камеры выключены – ночь впереди, часы оплачены, а перед тобою – жестокое существо. И, наверно, самое важное: уходя из этой комнаты, она приползала домой, хранила злость и ненависть на это место, и растворяла внутри, чтобы не выплеснуть на ребёнка, а носить маску обычного человека. Тот, кто получает удовлетворение от этого всего – тот домой приходит «пустым».
– Ты свободен, – внезапно, вернула к прежней обстановке, снимая с шеи цепь.
Но Джек всё ещё искал глазки камер, которые теперь не так-то просто найти, из-за того, что погасли, и вертел головой, следуя за каждым её движением. В одну секунду руки оказались свободны, за ними – и рот получил возможность свободно дышать и говорить.
– Не бойся, всё уже снято… Можешь меня выругать, можешь выпороть или просто жёстко «отыметь», но я должна была это сделать, понимаешь? Это моя работа. Я, прежде всего, актёр, а уж после – просто шлюха… Всё оставшееся время.
Но он все ещё молчал и не понимал, почему она так резко похолодела.
– Иногда мы так делаем, – снимаем материалы для художественных фильмов жестокого жанра. Клуб продаёт студии, а я – на утро, получаю дополнительные пару сотен.
– …Чья кровь на полу? – слегка охрипшим голосом решил спросить.
– Не забивай лишним голову. Тебе это не надо знать…
– ТВОЯ? – его это сильно задело.
Отбросив в сторону лишнее, присела ему на колени и посмотрела уже настоящим взглядом. Он уловил едва ли заметное волнение перед незнакомцем. Он раньше такого не замечал и не помнит, потому что часто был пьян.
Потрепав за хвостик, нервно, облизнула сухие губы и вздохнула, почесав нос.
– У тебя есть семь часов… Если не хочешь меня вон в
