не признавала и не любила… Вася слышал, что, кажется, у Мамы даже была сестра, но ни она, ни отчим не пережили страшной войны. Бабушка никогда не упоминала ни второго мужа, ни вторую дочь. Прошлое в прошлом, а сейчас…
Хорошо, что всё хорошо: пережили войну и блокаду, Липа вернулась в родной город… не рояль, так это пианино, не старинная библиотека, так собрания сочинений по подписке и на макулатуру, не оперная карьера, так хотя бы эти Васины концерты – и его, любимого младшего сына, блестящее балетное будущее.
Ради него она была готова на всё, ради него раздобыла тёмно-красный, больше подходящий не квартире, а дореволюционной ресторации панбархат; ради него (Вася не знал!) извинялась перед соседями по дому за шумные молодёжные сборища, задабривала всех, как могла.
«Спасибо вам, Олимпиада Васильевна, за такую возможность! Ах, настоящий занавес!» – восклицали нарядные мамы юных артистов.
Мало кто понимал, что большая комната и занавеска (нет, уже портьера!) из панбархата были не главным: нужен был лидер, организатор, придумщик… режиссёр-постановщик, пламенный мотор всех этих затей. Он бы сделал то же самое и в студенческом общежитии, и в коммуналке, и где угодно, просто не мог без этого.
И его признали: педагоги дали разрешение и возможность показывать его «балетики» (которые теперь, конечно, звались «миниатюрами»), а позже и полноценные балеты – сначала на школьной сцене, а потом и на сценах других – престижых и настоящих.
– Мама, представляешь, мы будем выступать в филармонии! Мой балет… мой! – это было важно: сам-то он уже успел потанцевать почти на всех больших сценах города, но его постановка – это же совсем другое!
Олимпиада гордилась.
Очень, безумно (может быть, боялась она, слишком?) гордилась своим младшим.
По привычке оберегала его от всего и всех, хотя видела и понимала, что её страх за него беспочвен, что он неплохо справляется со всеми трудностями, постоянно преодолевает какие-то то мелкие, то крупные препятствия, уверенно и самостоятельно строит свою жизнь… и, кажется, разумно и правильно строит. Знает, чего хочет… не то, что старший.
Это была её боль, её мучение, которое к тому же следовало как-то скрывать от мужа: чтобы сглаживать углы, избегать конфликтов, утихомиривать их ужасные (подчас громкие и безобразные) ссоры. Как нередко бывает в таких случаях, муж, до этого всячески поощрявший старшего сына, гордившийся первенцем и неосознанно ставивший его на первое место, во всех ошибках Юрия принимался обвинять её – в женском воспитании, в потакании слабостям, в баловстве.
Олимпиада оказалась не между двух, а между нескольких огней, и это было ужасно. Надо было как-то выстоять.
Имелось: авторитарный муж, желающий править в семье единолично, при этом переживший уже не один инфаркт… спорить с ним? Во всём соглашаться?
Собственная мама, Бабушка её сыновей, вечно недовольная зятем, принимающая (то справедливо, то нет) сторону тех, кто выступал против Михаила.
Старший сын
